Рождественская сказка – анализ сказки Салтыкова-Щедрина

Рождественская сказка – анализ сказки Салтыкова-Щедрина

Произведение является последним в авторском цикле сказок и представляет собой писательские размышления о моральной способности молодого поколения к восприятию реальной действительности.

Основная тема сказки заключается в необходимости проявления любви к ближнему не в форме религиозной проповеди, а в виде активного протеста.

Композиционная структура произведения выражается в нагнетании событий с самого начала повествования, создавая ощущение возникновения в финале чуда. Однако писатель задумывает трагическое завершение рассказа, заключающееся в смерти главного героя – десятилетнего мальчика Сережи, который прослушав рождественскую проповедь местного священника переживает нервный срыв из-за расхождения церковных слов и реальной действительности.

Сюжетная линия произведения разворачивается в момент поиска главным героем ответа на его животрепещущий вопрос относительно правды жизни. Он не может его получить ни от матери Марьи Русланцевой, которая озабочена лишь будущим собственного ребенка, ни у дворовых людей, считающих, что правду нужно признавать с умом, ни у гостей, собравшихся на рождественский ужин.

В связи с излишним волнением у мальчика начинается сильный жар, который не способен устранить неадекватный доктор, непонимающий детское восприятие несправедливостей и ужасов человеческой жизни.

Своеобразием произведением является применением автором соответствующей поэтической формы рассказа, представляющаяся художественной тактикой.

Образ совестливого мальчика представляет собой символ надежд, которые связываются писателем с появлением революционных настроений в период написания рассказа. Соответственно, смерть ребенка в финале произведения символизирует крушение авторских надежд в отношении победы освободительного движения.

Основным смыслом произведения является призыв, направленный на общественное содействие в борьбе за государственное переустройство в конкретно-исторической ситуации, несмотря на оформление рассказа в религиозно пафосных оттенках, тем самым желая воздействовать в отношении простого народа, находящегося под влиянием церковной идеологии.

2 вариант

«Рождественскую сказку» можно назвать последним творением в сказочном цикле литератора. В ней отразились размышления автора о готовности молодежи к глобальным переменам. Причем, речь идет именно об освободительной борьбе.

Растущая совесть дитяти здесь символизирует мечты и надежды на лучшее, связанные с революцией 60-х годов, разорвавшееся сердце отрока – кризис 80-х.

Писатель осуждает предательство и политическое ренегатство. Стоит отметить, что в данном произведении (как и во многих других) Салтыков-Щедрин порой говорит устами тех, чья жизненная позиция ему чужда (допустим, священнослужителей).

Несмотря на высокий уровень таланта и некий оттенок сатиры, автор сделал свое творение минимально уязвимым для цензуры. Что же касается проблем, которые рассматривает автор, они кардинально противоположны религиозным догмам. Иногда писатель прибегает к религиозно – мифологическим образам и даже формам христианской проповеди.

Тем не менее, церковь все же не была близка Салтыкову – Щедрину. Он скорее высмеивает ее – однако делает это достаточно изысканно. Вследствие этого его мысли нельзя назвать оскорбительными.

Порой литератор заставляет читать смысл «между строк», не всегда прямым текстом говорит о том, что подразумевает. Он открыто призывает к гражданскому подвижничеству, которое считает необходимым.

Произведение чем-то напоминает «народные» сказки и рассказы Льва Толстого. Но, разумеется, между этими двумя творениями существуют и значительные отличия, которые касаются как стилистики и идеи, так и писательских приемов.

Форма повествования достаточно интересна – так что сказку можно даже назвать в некотором роде захватывающей. Интересен и тот факт, что «Рождественскую сказку» довольно долго считали произведением с религиозным призывом и настроением – на самом же деле это лишь специфический прием.

Заключая свои мысли в эту оболочку, писатель как будто идет «от противного», аккуратно высмеивая церковь церковным слогом. Отчасти причиной служит цензура – Салтыкову – Щедрину приходится идти «обходными путями», дабы донести до читателя истинную суть вещей.

Но нельзя сказать, что писатель охвачен злобой и ненавистью к религии – он просто – напросто не испытывает воодушевления перед служителями культа. Также писатель отрицает мораль эксплуататоров. Однако мотив любви к ближнему все же присутствует – в целом, автор видит будущее человечества в позитивном ключе – хоть, конечно же, понимает, что миру необходимы некие изменения.

Также читают:

Картинка к сочинению Рождественская сказка – анализ сказки Салтыкова-Щедрина

Популярные сегодня темы

Мир изменится если каждый начнёт с себя. Некоторые ошибочно склонны полагать, будто культура поведения имеет место исключительно в отношениях между людьми. На самом деле это определение много глобальнее, реализует оно себя не только в тактичности

Добрые дела всегда ценились и будут цениться. Это то, что мы все стараемся сделать, то, что уважают люди и то, что делает нас счастливыми. Думаю, каждому знакомо то тёплое чувство в груди, когда ты кому-то помог, не так ли?

На картине изображен теплый, погожий летний день. Погода стоит безветренная, оттого немного душно, поэтому окно в доме открыто. Его деревянная рама выкрашена в белый цвет, правая створка распахнута наружу

Великая Отечественная война – это одна из тем, которая невольно вызывает слезы на глаза. И, не важно, что ты далекий потомок тех, кто непосредственно пережил тот сложнейший этап нашей общей истории.

«Герой нашего времени» – это произведение, которое является отражением целого поколения. Михаил Юрьевич Лермонтов описал не только психологические состояния героев, но и четко раскрыл

Анализ Рождественской сказки Салтыкова-Щедрина

Это очень грустная сказка, в ней нет счастливого финала… С самого начала события нагнетаются. Кажется, что в сказке с таким названием обязательно произойдёт чудо, хотя бы в завершении. Но у писателя свой замысел. Смерть героя тут можно понимать, как уход в лучший мир – наш оказался слишком искаженным. Наивный герой уходит за Иисусом, к которому и обращается в бреду. Религиозные люди могут считать такой финал счастливым…

Если только не жалеть мать – Марью Сергеевну, у которой никого ближе и не было. Она так всегда беспокоилась о нервном мальчике! Она думала о его будущем, подготавливала его к гимназии, даже договорилась с братом, чтобы тот помог сыну устроиться в другом городе.

И вот эта проповедь о Правде под Рождество. Паства не остаётся равнодушной к трогательным словам. Нужно жить по правде, как и завещал Иисус, который сам за неё на смерть пошел. Народ вздыхает, даже всхлипывает. Больше всех волнуется десятилетний Серёжа. Он всё воспринимает крайне серьёзно. В его неокрепшее сознание слова священника вошли, как истина в той самой последней инстанции.

Только дома Марья Русланцева заметила, что её сын уж слишком волнуется. Он задаёт вопросы о правде, собирается отдать за неё жизнь… Мама объясняет ему, что у него пока своя правда – детская. Надо просто учиться, радоваться каждому дню. Тогда взволнованный герой идёт на кухню к дворовым. Их совсем немного, ведь Русланцевы – бедная вдовья семья. Простые люди тоже стараются объяснить «мальцу», что к правде нужно подходить с умом. В пример приводят местного, который отдал всё бедным, а сам пошел по монастырям. Серёжа искренне считает, что это правильный поступок. Однако ему указывают, что тот «добряк» не подумал о сыне, которого оставил без наследства. Серёжа не может воспринимать события в связке, он считает, что отдать всё состояние нищим – хорошее дело, а как оно влияет на других – ему уже трудно понять. А если б ему сказали, например, что деньги те не принесли нищим счастья, он бы тоже удивился. И уверения того самого священника, заехавшего к ним на обед, что просто в церкви положено говорить о Высоком, не убеждают мальчика.

В общем, это всё оказалось слишком сложно для Серёжи – открылся жар, который не сумел сбить старый и не совсем адекватный врач. И так, к сожалению, бывает, ведь дети не всегда сразу способны воспринимать несправедливости и ужасы нашего разнообразного мира. Им нужно помочь его принять со всеми противоречиями.

Образец 2

Как и все сказки Салтыкова-Щедрина, «Рождественская сказка» написана вовсе не для детей. В ней нет волшебства и чудес, которые случаются перед Новым годом. Это печальная история десятилетнего мальчика Сережи, который не смог справиться с несоответствием того, что говорят взрослые, и жизнью, которой они живут на самом деле.

Начинается повествование с церковной проповеди батюшки на празднике Рождества. Он говорил о том, что самое важное в жизни – Правда. Она вечна. Ради неё Христос прошёл через муки и принял смерть. Поэтому люди должны жить по Правде. Помогать ближним, не ожидая от них ничего взамен, любить Бога и друг друга, искать Правду, и всегда её отстаивать.

Речь священника растрогала людей, но особенно она взволновала десятилетнего сына Марьи Сергеевны Русланцевой – местной небогатой помещицы. Она рано осталась вдовой и растила сына одна. Мальчик был смышлёный и спокойный, но впечатлительный. Вот и после рождественской речи батюшки он никак не мог успокоиться. Слова священника запали в детскую душу. Серёжа очень серьёзно воспринял призывы искать Правду.

Дома он всем заявляет, что отныне будет жить только по Правде. «Я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!» В жизни много несправедливого, мальчик видит это. Разве можно забирать последнюю корову у бедного крестьянина даже за долги? Батюшка говорил, что ближнего надо защищать. И почему господа пьют чай и обедают в столовой, а прислуга на кухне? Это несправедливо!

Но мама и челядинцы Серёже рассказывают, что Правда бывает разная. Каждый по-своему её видит. Приводят примеры про то, что есть законы и их надо соблюдать. И про то, что доброта и Правда не должна быть бездумной. Совершая хорошие поступки для одного, можно сделать несчастным другого. Серёжу пытаются успокоить и отвлечь. Рассказывают, что он пока мал, его главная Правда – быть послушным и молиться за своих близких.

А батюшка так говорил, потому что в церкви нельзя по-другому. Сам священник тоже это подтверждает, объясняя, что праведные речи он обязан прихожанам говорить, «на то и церковь установлена».

Детская душа не может принять таких противоречий. Слова о Правде, которые на Серёжу так подействовали, оказываются просто словами. В жизни всё по-другому.

У мальчика открывается жар. Но даже в горячечном бреду он не может найти выхода из несправедливости. Сказка заканчивается трагически: мальчик умирает. Перед смертью он видит Христоса, свой символ Правды.

Салтыков-Щедрин мастер сатирических сказок, с помощью них он рассказывал обществу о нравственных проблемах. В этой сказке зашифрованы рассуждения автора о готовности общества что-то менять. Понимание несправедливости уже есть, но оно маленькое и слабое… Умрёт оно или окрепнет, зависит от самих людей.

Сказка учит читателя быть честным с самим собой. В жизни часто слова расходятся с делом. Да, и Правда у каждого своя. Но искать и бороться за неё нужно. Главное, делать это с умом.

Анализ Рождественской сказки Салтыкова-Щедрина

Несколько интересных сочинений

Антон Павлович Чехов неоднократно поднимал в своих произведениях проблему счастья. Отчего же? А всё потому, что она актуальна и по сей день. Множество людей посвящают себя поисками неизведанного, того, что принесет радость

Главными героями произведения А.С. Пушкина «Капитанская дочка», являются двое совершенно противоположных по человеческим качествам офицера Гринёв и Швабрин.

Особенностью композиции поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» является включение вне сюжетного элемента — сказа «Про холопа примерного, Якова Верного».

Учитель – это не профессия, а больше призвание. Сам Менделеев говорил: Вся гордость учителя — в учениках, в росте посеянных им семян.

Какова роль образования в жизни человека? Каких людей считают образованными и для чего так необходимо получить образование? Наверное, эти вопросы волнуют каждого человека на определенном этапе его жизни.

Рождественская сказка — Салтыков Щедрин

Рождественская сказка слушать

Рождественская сказка читать

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

— Много столетий тому назад, — сказал он, — в этот самый день пришла в мир Правда.

Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба его и видела его воскресение. И когда человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство своего неизменного благоволения к роду человеческому.

С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.

Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или — что еще горше — была когда-либо побеждена Неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.

Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.

В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.

Люби бога — ибо он жизнодавец и человеколюбец, ибо в нем источник добра, нравственной красоты и истины. В нем — Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная жертва богу, — в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, — даже худшие из вас, — входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, — вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?

Люби ближнего, как самого себя, — такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, — скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.

Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.

Итак, будем любить бога и друг друга — таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, но станем добре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике рождества господа и человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с ним пришла в мир Правда, что она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: «Буди имя господне благословенно», то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: «Да, буди благословенно!»

Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.

Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.

Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга — из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь — кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: «Точно в раю живем!» Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.

Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.

— Я, мамочка, по правде жить хочу! — повторял он.

— Да, голубчик, в жизни главное — правда, — успокоивала его мать, — только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.

— Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали — разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.

— Вот в этих слезах — и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову — по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.

— Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: «Беднее его во всем селе мужика нет». Какая же это правда?

— Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай — вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо — это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь — все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних — больше этого и бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.

— Я, няня, по правде жить буду! — объявил Сережа.

— Ишь с коих пор собрался! — пошутила старуха.

— Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!

— Ах, болезный мой! ишь ведь что тебе в головку пришло!

— Разве ты не слыхала, что в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо — вот что! в бой за правду идти всякий должен!

— Известно, что же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!

— С правдой-то жить оглядываючись надо, — резонно молвил работник Григорий.

— Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда?-горячился Сережа.

— Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.

— Ты, Сергей Федорыч, вот что! — вновь вступился Григорий, — когда будешь большой — где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой — лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а господам этого не приходится. Так-то!

— Да ведь это же неправда и есть!

— А по-нашему так: коли господа добрые, жалостливые — это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся — это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.

— В нашей стороне, — первая прервала молчание няня, — откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? — Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие… С тех пор его и не видели.

— Ах, няня! вот это какой человек!

— А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, — прибавила няня.

— Отец имение роздал, а сын ни при чем остался… Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда?- рассудил Григорий.

— А сын разве не понял, что отец по правде поступил? — вступился Сережа.

— То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем?

— В полк определил… содержать себя нечем… — машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.

— И у меня один случай на памяти есть, — продолжал Григорий, — занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один — Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить — его через месяц и выслали по этапу домой.

— За что? разве он худое что-нибудь сделал? — возразил Сережа.

— Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется — вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят — и отбою от них, от бродяг, не будет…

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились. — Ну, теперь мы обедать будем, — сказала няня, — ступай, голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.

Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.

— Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! — приветствовал гостей Сережа.

— Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! — пошутил батюшка.

— Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, — сказала Марья Сергеевна.

— Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.

— Нет, не забуду! — настаивал Сережа, — вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить… в церкви говорили!

— На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, — Правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней…

— В церкви? а жить?

— И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно — вот твоя правда.

— Да ведь мученики… вы сами давеча говорили…

— Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь — другое, правда приумножилась — и мучеников не стало.

— Мученики… костры… — лепетал Сережа в смущении.

— Довольно! — нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.

— Кушай! — заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.

— In corpore sano mens sana [В здоровом теле здоровый дух (лат.)], — с своей стороны прибавил батюшка. — Слушайся маменьки — этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать — это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.

— Головка болит?-допытывалась Марья Сергеевна.

— Болит, — ответил он слабым голосом.

— Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.

— Ничего, уснет — и пройдет! — успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.

В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.

— Мартын… по этапу за правду… что такое? — лепетал он бессвязно.

— Какого он Мартына поминает? — недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.

— А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем… Давеча Григорий при Сереже рассказывал.

— Все-то вы глупости рассказываете! — рассердилась Марья Сергеевна, — совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: «В медицину не верит, а в оподельдок верит».

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть «жарок». Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.

— Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! — солидно объявил он.

Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.

Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.

Сережа бредил; в бреду он повторял: «Христос… Правда… Рассошников… Мартын…» и продолжал шарить вокруг себя, произнося: «Где? где. » К утру, однако ж, успокоился и заснул.

Лекарь уехал, сказав: «Вот видите!» — и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся «жарок» и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.

Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.

— Мама! — лепетал он, — смотри! весь в белом… это Христос… это Правда… За ним… к нему…

Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.

Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

Анализ произведения “Рождественая сказка” Салтыкова-Щедрина: тема, идея и смысл

Анализ произведения “Рождественая сказка” Салтыкова-Щедрина: тема, идея и смысл

“. любовь к ближнему в ее социалистической трактовке — основной мотив «Христовой ночи» и «Рождественской сказки». Мотивом любви к ближнему и «религиозной» формой его художественного воплощения эти два произведения Салтыкова больше всего напоминают народные рассказы и сказки Льва Толстого. . Салтыков противопоставил толстовской проповеди нравственного перевоспитания социальных верхов идею активного протеста.

. Салтыков достиг в своих сказках такой формы, которая оказывалась наименее уязвимой для цензуры и в то же время отличалась высоким художественным совершенством и большей доступностью. И все же в иносказательном арсенале сатирика есть один прием, который нуждается в особом пояснении.

Свои самые сокровенные убеждения, которые невозможно было высказать непосредственно от своего лица или идейно родственного автору персонажа, писатель в ряде сказок (как и во многих других своих произведениях) высказал устами совершенно чуждых ему идейно персонажей, например. служителей религиозного культа (в «Рождественской сказке»). Этот прием порождал и продолжает порождать принципиальные ошибки в трактовке идейного содержания произведений.

Салтыкову не свойственна апелляция к религии и церкви, он прекрасно понимал и неоднократно разоблачал в своей сатире их реакционную сущность. В связи с этим на первый взгляд кажется неожиданным, что в сказочном цикле писатель дважды — в «Христовой ночи» и «Рождественской сказке» — прибегает к религиозно-мифологическим образам и формам христианской проповеди.

Идеи, развиваемые в этих произведениях, посвященных моральным проблемам, в сущности глубоко враждебны религиозным догматам. С точки зрения новой морали Салтыков обличает такие характерные явления 80-х годов, как предательство и политическое ренегатство («Христова ночь»), и призывает к гражданскому подвижничеству («Рождественская сказка»).

Почему же Салтыков прибегнул к «религиозной форме», не соответствующей сущности его социального и поэтического мировоззрения?

. выбор «религиозной формы» повествования, несомненно затемняющей. подлинный смысл пропагандируемых автором идей, был, так сказать, навязан писателю. условиями времени. Салтыков сознательно шел в данном случае на некоторый ущерб развитию своих взглядов для того, чтобы обойти формально-уставные рогатки цензуры.

Рассматриваемые произведения он готовил для «пасхальных» и «рождественских» номеров «Русских ведомостей» с очевидным намерением не выходить из традиционных рамок таких праздничных публикаций.

И наконец. может быть, самое главное. Все — и приуроченность произведений к церковным праздникам, и проповедническая тональность повествования, и евангельская облицовка образов — все свидетельствует о том, что «Христову ночь» и «Рождественскую сказку» Салтыков предназначал в первую очередь для широкого круга читателей, приноравливая образы и стиль к уровню их сознания, находившегося во власти религиозных представлений.

И хотя основной смысл этих «религиозных» по форме произведений не имеет в себе ничего религиозного, все же цель их написания заключалась не специально в борьбе с религией. и не в приобщении писателя к религиозным настроениям. введенные в заблуждение своеобразной формой повествования, а исключительно в стремлении Салтыкова провести наиболее доступным образом свои взгляды в широкую читательскую среду.

К этому прибегали и другие литературные современники Салтыкова. Это прежде всего народные рассказы Толстого. Короленко. Лескова. Общим для авторов всех этих произведений является стремление воздействовать на «простонародье», на того читателя, сознание которого находилось под воздействием религиозной идеологии. Применительно к последнему создавалась и соответствующая поэтическая форма рассказа.

. для Салтыкова и Короленко эта форма была лишь своеобразной художественной тактикой.”

(А. С. Бушмин, комментарий к разделу «Сказки», “Собрание сочинений Салтыкова-Щедрина в 20 томах”, том 16 (часть 1), 1974 г.)

“. «Рождественская сказка», к жанру сказки в строгом смысле не относящаяся, развивает идею ранней сказки «Пропала совесть».

(В. Н. Баскаков, А. С. Бушмин, комментарии, “Собрание сочинений Салтыкова-Щедрина в 20 томах”, том 16 (часть 1), 1974 г.)

А. М. Скабичевский:

“. две сказки, “Христова ночь” и “Рождественская сказка”, – преисполнены религиозного пафоса и представляют своего рода profession de foi* (*совокупность взглядов) автора.

Эти две сказки заслуживают тем большего внимания, что составляют противоположный полюс относительно всех остальных. Если они не были написаны, остальные сказки давали бы повод предполагать, что Салтыков под конец жизни сделался скептиком и пессимистом, утратил веру в людей и в возможность торжества правды, и в основе жизни поставил неумолимо жестокий закон борьбе за существование, признавши его фатальную и жестокую неизбежность.”

(А. М. Скабичевский “История новейшей русской литературы. 1848-1908 гг.”, Санкт-Петербург, 1909 г.)

Рождественская сказка — Салтыков-Щедрин М.Е.

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.
– Много столетий тому назад, – сказал он, – в этот самый день пришла в мир Правда.
Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-Человеколюбцем одесную Отца, вместе с Ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч.

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

– Много столетий тому назад, – сказал он, – в этот самый день пришла в мир Правда.

Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-Человеколюбцем одесную Отца, вместе с Ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия Креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба Его и видела Его Воскресение. И когда Человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство Своего неизменного благоволения к роду человеческому.

С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.

Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или – что еще горше – была когда-либо побеждена неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.

Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.

В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби Бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.

Люби Бога – ибо Он Жизнодавец и Человеколюбец, ибо в Нем источник добра, нравственной красоты и истины. В Нем – Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная Жертва Богу, – в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, – даже худшие из вас, – входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом Распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, – вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?

Люби ближнего, как самого себя, – такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, – скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.

Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.

Итак, будем любить Бога и друг друга – таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, но станем добре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике Рождества Господа и Человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с ним пришла в мир Правда, что она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: «Буди имя Господне благословенно», то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: «Да, буди благословенно!»

Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.

Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.

Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга – из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь – кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: «Точно в раю живем!» Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.

Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.

– Я, мамочка, по правде жить хочу! – повторял он.

– Да, голубчик, в жизни главное – правда, – успокоивала его мать, – только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.

– Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали – разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.

– Вот в этих слезах – и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову – по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.

– Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: «Беднее его во всем селе мужика нет». Какая же это правда?

– Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай – вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо – это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь – все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних – больше этого и Бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.

– Я, няня, по правде жить буду! – объявил Сережа.

– Ишь с коих пор собрался! – пошутила старуха.

– Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!

– Ах, болезный мой! ишь ведь что тебе в головку пришло!

– Разве ты не слыхала, что в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо – вот что! в бой за правду идти всякий должен!

– Известно, что же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!

– С правдой-то жить оглядываючись надо, – резонно молвил работник Григорий.

– Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда?-горячился Сережа.

– Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.

– Ты, Сергей Федорыч, вот что! – вновь вступился Григорий, – когда будешь большой – где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой – лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а господам этого не приходится. Так-то!

– Да ведь это же неправда и есть!

– А по-нашему так: коли господа добрые, жалостливые – это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся – это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.

– В нашей стороне, – первая прервала молчание няня, – откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? – Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие… С тех пор его и не видели.

– Ах, няня! вот это какой человек!

– А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, – прибавила няня.

– Отец имение роздал, а сын ни при чем остался… Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда?– рассудил Григорий.

– А сын разве не понял, что отец по правде поступил? – вступился Сережа.

– То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем?

– В полк определил… содержать себя нечем… – машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.

– И у меня один случай на памяти есть, – продолжал Григорий, – занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один – Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить – его через месяц и выслали по этапу домой.

– За что? разве он худое что-нибудь сделал? – возразил Сережа.

– Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется – вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят – и отбою от них, от бродяг, не будет…

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились. – Ну, теперь мы обедать будем, – сказала няня, – ступай, голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.

Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.

– Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! – приветствовал гостей Сережа.

– Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! – пошутил батюшка.

– Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, – сказала Марья Сергеевна.

– Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.

– Нет, не забуду! – настаивал Сережа, – вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить… в церкви говорили!

– На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, – Правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней…

– В церкви? а жить?

– И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно – вот твоя правда.

– Да ведь мученики… вы сами давеча говорили…

– Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь – другое, правда приумножилась – и мучеников не стало.

– Мученики… костры… – лепетал Сережа в смущении.

– Довольно! – нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.

– Кушай! – заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.

– In corpore sano mens sana [В здоровом теле здоровый дух (лат.)], – с своей стороны прибавил батюшка. – Слушайся маменьки – этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать – это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.

– Головка болит?-допытывалась Марья Сергеевна.

– Болит, – ответил он слабым голосом.

– Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.

– Ничего, уснет – и пройдет! – успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.

В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.

– Мартын… по этапу за правду… что такое? – лепетал он бессвязно.

– Какого он Мартына поминает? – недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.

– А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем… Давеча Григорий при Сереже рассказывал.

– Все-то вы глупости рассказываете! – рассердилась Марья Сергеевна, – совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: «В медицину не верит, а в оподельдок верит».

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть «жарок». Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.

– Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! – солидно объявил он.

Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.

Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.

Сережа бредил; в бреду он повторял: «Христос… Правда… Рассошников… Мартын…» и продолжал шарить вокруг себя, произнося: «Где? где. » К утру, однако ж, успокоился и заснул.

Лекарь уехал, сказав: «Вот видите!» – и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся «жарок» и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.

Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.

– Мама! – лепетал он, – смотри! весь в белом… это Христос… это Правда… За ним… к нему…

Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.

Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

Рождественская сказка (Салтыков-Щедрин)

Это произведение входит в цикл «Сказки»

Сельский священник отец Павел произнёс рождественскую проповедь о Правде, которую Иисус Христос оставил в дар людям.

Правда утешает, согревает сердца, оживляет труд, указывает цель в жизни. Правда побеждает, даже если кажется, что торжествует дьявол.

Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей.

Правда, по словам священника, заключается в любви к Богу и ближнему своему. В храмах, где молятся Богу и «совершается непрестанное служение Правде», даже худшие из людей чувствуют себя умиротворёнными и просветлёнными. Любовь к ближнему украшает жизнь человека, и любить надо «не ради взаимности, а ради самой любви».

Особенно внимательно слушал проповедь десятилетний Серёжа Русланцев, сын мелкой землевладелицы.

«Во времена крепостной зависимости» Серёжин отец был самым бедным помещиком в округе, владел тремя крестьянскими дворами и десятком дворовых. Его часто выбирали на разные должности, благодаря чему он сумел скопить небольшой капитал.

После освобождения крестьян Русланцев продолжил вести сельское хозяйство и женился на Марье Сергеевне.

Через год он погиб, упав с лошади, а ещё через два месяца Марья Сергеевна родила сына.

Землю Марья Сергеевна отдала в аренду крестьянам, а сама жила тем, что давало приусадебное хозяйство — огород и три коровы. Помогала ей семья бывших дворовых — старая нянька, её дочь и женатый сын Григорий.

Нужды молодая вдова не чувствовала и жизнь её текла плавно и счастливо. Тревожил её только тихий и слабый Серёжа, ставший к семи годам болезненно впечатлительным. Марья Сергеевна хотела отдать сына в гимназию и с семи лет начала учить его грамоте, а с десяти лет к обучению мальчика присоединился отец Павел.

Вернувшись из церкви, Серёжа заявил, что теперь хочет жить по правде, как проповедовал отец Павел. Он считал, что должен был защитить бедного соседа, когда у того за долги забрали корову. Марья Сергеевна говорила, что Серёжина правда — прилежно учиться и слушаться маму, но успокоить непомерно взволнованного сына не могла.

Серёжа побежал на кухню, где работники пили чай, и сказал, что они должны есть в комнатах, вместе со всеми. Григорий ответил, что простым людям и на кухне хорошо, потому что так заведено.

…коли господа добрые, жалостливые — это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся — это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Чтобы вразумить Серёжу, нянька рассказала о местном помещике, который тоже захотел по правде жить, продал имение, деньги нищим роздал, а сам отправился странствовать, оставив сына без средств.

Григорий продолжил разговор и рассказал о местном мужике, который взял пример с этого помещика — роздал всё нищим и пошёл по миру с сумой. Через месяц его поймали и отправили домой за то, что он забыл оформить паспорт. «По правде жить оглядываючись надо», — сделал вывод Григорий.

В тот день Марья Сергеевна пригласила на обед отца Павла с женой. Серёжа и ему сообщил, что собирается идти в бой за правду и вспомнил проповедь, где говорилось о сжигаемых на кострах мучениках. Отец Павел возразил, что «на то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать», в реальной жизни всё не так. Мученики были раньше, теперь же «правда приумножилась — и мучеников не стало».

Серёжа поймёт правду полностью, когда вырастет, теперь же ему следует любить маму, уважать старших и скромно себя вести.

Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать — это уже тщеславие, суетность.

Весь обед Серёжа слушал рассказы о деревенских делах, и в них не всегда торжествовала правда. Мальчик ничего не ел, а под конец обеда расплакался. К вечеру у него начался жар и бред.

Следующим вечером из города приехал лекарь, старый и ничего не понимающий в медицине. Своих пациентов он лечил исключительно оподельдоком — старинным средством от ревматизма, которое «прописывал и снаружи, и внутрь». Серёже лекарь тоже прописал оподельдок, но лекарство, разумеется, не помогло.

Всю ночь у мальчика был сильный жар. На следующий день мальчику стало чуть лучше, но к ночи жар снова усилился. Марья Сергеевна и няня лечили Серёжу всеми способами, которые знали, но ничего не помогло.

Ночью началась агония. Серёжа увидел перед собой фигуру в белом — Христа — и умер. Правда мелькнула перед ним, но сердце мальчика не выдержало её напора и разорвалось.

Ссылка на основную публикацию