Чингиз Айтматов – Тавро Кассандры
Чингиз Айтматов – Тавро Кассандры краткое содержание
Тавро Кассандры читать онлайн бесплатно
(Из ересей XX века)
Когда Кассандра отвергла любовь Аполлона, он наказал ее тем, что никто не верил ее вещим предсказаниям…
Из древнегреческой мифологии
А блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.
И на сей раз — в начале было Слово. Как когда-то. Как в том бессмертном Сюжете.
И все, что произошло затем, явилось следствием Сказанного.
Многие, однако, кому суждено было первыми столкнуться со столь неожиданным происшествием, никак не предполагали, что со временем им предстоит наперебой описывать в мемуарах именно эту историю как самое потрясающее событие в их жизни. Причем все они, очевидцы, были обречены начинать свои воспоминания расхожей фразой: «Невероятные события того дня развивались, как в детективном романе».
Впрочем, так оно и было. Сотрудники газеты «Трибюн» вдруг получили распоряжение главного редактора, согласно которому на время экстренного заседания редколлегии, спешно собравшейся на руководящем этаже, строго запрещалось звонить куда бы то ни было, отвечать на звонки и факсы и, более того, пропускать в помещение редакции посетителей.
С этого экстренного заседания все и началось.
Опубликовать на страницах газеты подобное заявление — такое разве что во сне могло привидеться! Но надо было решаться и надо было действовать. Вопрос стоял неумолимо: или — или. И «Трибюн», достаточно энергично и ревностно поддерживавшая свой имидж «властительницы дум на всех континентах», не удержалась-таки от искушения (разумеется, дьявольского, как утверждали потом оппоненты), слишком велика была ставка — сенсация мирового масштаба. Редакция получила эксклюзивное право на этот материал и решила крупно рискнуть, пошла ва-банк, пошла на молниеносную публикацию неслыханного в истории человечества документа.
Вот тогда-то, в начале событий, один из редакционных обозревателей бросил запомнившиеся многим слова: «Ну, все, ребята, — сказал он, держа в руках сырой оттиск полосы, — историю зашкалило за пределами мыслимого! И ведь благодаря нам, нашей „Трибюн“! Эту планку теперь никому не одолеть, выше не прыгнешь, а все остальное, как говорится, увидим — жизнь покажет. Чем все это кончится? Посмотрим! — Он покачал головой и добавил многозначительно: — Впрочем, коллеги, извините, должен предупредить, теперь пусть каждый подумает о себе — что будет через час, неизвестно».
Откровенно говоря, было чего опасаться. Каждый это понимал. Настроение в редакции в тот день менялось час от часу, то полное отчаяние всех — от главного редактора до стажеров с журналистского факультета, набивавших здесь руку для будущих репортажей, — все скрывались за дверьми, не выходили из-за столов и избегали говорить друг с другом, то, напротив, — безумный ажиотаж, когда все носились по коридорам и кабинетам, галдя и блестя глазами от возбуждения. Однако в пору было подумать и о другом — не кинуться ли баррикадировать двери и окна на случай натиска разъяренной толпы, которая, вне всяких сомнений, не должна была заставить себя долго ждать, ибо налицо были все причины, чтобы прихлынувшая уличная публика (ее не удержала бы никакая полиция) била вдребезги стекла, расшибала об пол телефоны, крушила мебель и оргтехнику и под объективами телевизионщиков, подоспевших на скандал, свирепо трясла за грудки газетчиков, посмевших буквально в одночасье смутить весь мир, столкнуть человека воистину с самим Богом…
Но покуда ничего не ведавшие гудящие толпы людские привычно катились по улицам великого американского города, привычно протекали живыми реками вдоль стеклянных небоскребов, а рядом так же беспрерывно двигались по улицам сияющие потоки машин, над головами пролетали ослепительно блестевшие вертолеты. Еще никто не пришел в ужас, не вскричал на площади, потрясая крамольной газетой, кощунственно вторгшейся в таинства миропорядка, никогда не вызывавшего прежде никаких сомнений, еще никто не бросил подстрекательного клича, чтобы всколыхнуть всех вокруг и двинуться на исчадие ада…
«Трибюн» спешила, опасаясь конкуренции. Задержись выпуск номера, переверстываемого буквально на ходу, хоть на полчаса, и материал этот, прибывший из космоса, опубликовала бы другая газета в любой другой части света, чем бы это для нее ни обернулось. «Трибюн» не могла упустить своего шанса, даже если это вызвало бы всемирный потоп, который смыл бы в пучину все живое на земле, после чего никакая газета никому и нигде уже не потребовалась бы…
А океан, это хранилище всемирного потопа, грядущего и скорее всего неизбежного, в тот день могуче зыбился меж материками, неуловимо покачивая всей своей подвижной массой земной шар, играл гигантскими течениями, самовозбуждаясь и вскипая мгновенными грядами волн, мерцал и блистал на всем своем огромном пространстве.
Футуролог смотрел на кипящую магму океана с высоты, любовался ею в иллюминатор авиалайнера, летевшего над Атлантикой. И то, что он созерцал, восхищало его в этот солнечный день, хотя ничего необыкновенного не было, — обыденное и, более того, вынужденное зрелище для сотен авиапассажиров — внизу океан, вода, волны, однообразие, пустынный горизонт. Ему же думалось о том, как прекрасно, что крохотное око человеческое способно обозревать безграничное мировое пространство. И это не случайно. Никому, даже подоблачному орлу, не дано такое панорамное виденье. Да, благодаря техническим достижениям, ставшим второй, рукотворной реальностью, человек обнаруживал в себе все новые ресурсы вселенской приспособляемости и достигал божественного могущества. Ведь только Богу дано целиком обозревать землю, несясь над миром незримым вихрем на незримой высоте. Вот о чем думалось Футурологу на досуге, под устойчиво равномерный гул самолета. Как хорошо остаться наедине с собой… Слегка захмелевший от выпитого виски золотисто переливавшегося на дне большого бокала со льдом, он не сопротивлялся приятному возбуждению в крови, напротив, ему хотелось подольше сохранить столь редкое чувство вольной принадлежности самому себе. И то, что кресла рядом пустовали, соседей, которые могли бы отвлечь его разговорами, в ряду не было, тоже было редким везением.
Футуролог возвращался из очередной поездки в Европу. Опять международная конференция, собор интеллектуалов, опять нескончаемые дискуссии, ставшие образом жизни этой космополитической среды, дискуссии, перетекающие одна в другую в круговороте мнений и предреканий. Речь снова шла о перспективах мировой цивилизации, об опасности монополярности развития и тому подобном — всегда актуальных проблемах, на осмысление которых уходила, можно сказать, вся жизнь гарвардского ученого мужа, и чем глубже, казалось бы, постигал он с годами эту науку оракула, тем сильней становилось ощущение сизифовой неизученности упорно изучаемого — перспектив живущего изо дня в день рода человеческого. И думалось порой, что за докука — вечно стремиться упреждать судьбу, вечно маяться в поисках смысла жизни, того, что никогда никому не откроется ни сегодня, ни завтра, ни через тысячу лет?! Но попробуй откажи себе в этом неизбывном забеге мысли в будущее, возможно ли не изводиться, не отчаиваться, не пытаться разглядеть то, что еще только маячит на горизонте?! Судьба без образа будущего — бесплодна. Но насколько трудно временами, призывая себя к научной невозмутимости, к позиции «над схваткой», решаться объективно прогнозировать, предсказывать, куда, в какие пропасти норовит закатиться так называемое колесо истории, да и колесо ли это, возможно, нечто иное, что-нибудь вовсе не способное катиться, что-нибудь вроде сплющенного от страшного удара велообода с разлетевшимися спицами, — ведь этой форме движения так и не находилось емкого определения в науке. Приблизительность, эскизность, декларативность — вечные признаки «колокольной» футурологии, эмпиричной и драматичной одновременно, и тем не менее берущейся все истолковывать и предугадывать. От иных прогнозов, сделанных с той высоченной, но шаткой «колокольни», попросту хотелось бежать, как от черной дождевой тучи, самому становилось страшно от своих же прогнозов, от ощущения роковых круговертей истории, и прежде всего от наступления неукротимых сил, открыто домогающихся везде и повсюду власти и только власти, порождая новое зло взамен старого, ибо всякая власть, что бы она ни заявляла о своих целях, кровообращением своим имеет повелевание. Для души, вопреки всему алчущей истины и недостижимого идеала, футурология в этом смысле была заведомым терзанием и мукой. И, однако, отказаться от извечных попыток предугадать будущее, что пытался делать еще бессловесный первобытный человек, отказаться от этого совершенно бескорыстного занятия, возможно, из мессианских побуждений предрекать суматошным отродьям людским пути предполагаемого развития, Футурологу было трудно, все равно что отречься от самого себя. Сколько лет отдано этому! Удержаться же на высоте в современном прагматичном обществе «предсказателям» не так-то просто. Прошли те славно-античные времена, когда дельфийские пифии прорицали и гибель, и триумфы от имени богов. Увы, в XX веке отношение к оракулам куда как надменнее и язвительней.
Чингиз Айтматов «Тавро Кассандры»
Тавро Кассандры
Другие названия: Das Kassandramal; Из ересей XX века
Язык написания: русский
Перевод на немецкий: Ф. Хитцер (Das Kassandramal), 1994 — 1 изд. Перевод на украинский: Н. Кулиш (Тавро Кассандри), 2018 — 1 изд. Перевод на узбекский: С. Кораев (Кассандра тамғаси), 2014 — 1 изд.
- Жанры/поджанры: Фантастика( «Мягкая» (гуманитарная) научная фантастика | Антиутопия )
- Общие характеристики: Философское
- Место действия: Наш мир (Земля) | Вне Земли( На орбите Земли )
- Время действия: 20 век
- Сюжетные ходы: Генетические эксперименты, мутации | Изобретения и научные исследования
- Линейность сюжета: Линейный
- Возраст читателя: Для взрослых
Известный ученый генетик работает в секретном центре над созданием искусственного человека. Научный эксперимент оборачивается личной трагедией ученого, осознавшего чудовищную сущность насилия над природой человека, что может привести к мировой катастрофе.
Впервые было опубликовано на немецком языке — Zürich: Unionsverl., 1994 (в переводе Фридриха Хитцера).
Впервые на русском: Айтматов Ч. Тавро Кассандры // Знамя 1994 — №12 — С.9-110.
Лингвистический анализ текста:
Приблизительно страниц: 224
Активный словарный запас: средний (2828 уникальных слов на 10000 слов текста)
Средняя длина предложения: 80 знаков, что близко к среднему (81)
Доля диалогов в тексте: 31%, что немного ниже среднего (37%)
Издания на иностранных языках:
kerigma, 14 июня 2010 г.
«Тавро Кассандры» очень удивило. Признаюсь, я никогда раньше не читала Айтматова, не в последнюю очередь потому, что была свято уверена: советский классик с таким именем должен неизбежно писать нечто убийственно занудное, например, про подвиги киргизского народа на почве сельского хозяйства и борьбы с пьянством, этакий Шолохов с киргизским отливом. Ждала такую, очень, эмн, малонациональную литературу.
А напоролась на гуманистическую фантастику, по странности идей, мягкости повествования и отсутствию прямых выводов сильно напоминающую иные вещи Стругацких.
В основе романа — идея, которая прекрасно бы пошла какому-нибудь американскому фантастическому боевичку. О том, что под воздействием облучения с космической станции на лбу беременных женщин проступают знаки, то самое «тавро Кассандры». И этими знаками эмбрионы сигнализируют, что они не хотят рождаться в этот ужасный мир, и будь их воля, предпочли бы этого не делать. Та еще завязка, согласитесь? Но того, кто ждет массовых шествий и глобальной картины, постигнет разочарование; нет, шествия даже будут, но скорее на периферии текста, для общего фона. А в центре — история ученого, политика и молодого человека из команды политика, переплетение их судеб вокруг и из-за этого страшного открытия и человека, его сделавшего. По сути, всю историю можно свести к этим четверым, при желании даже к этим двоим — советскому ученому, который, находясь на космической станции, посылает на землю таинственные лучи, и американскому ученому, который (себе на беду) поверил ему и начал ратовать за претворение в жизнь его идей.
Такая задумка по своей глобальности и, прямо скажем, бредовости, грозила бы превратить любую серьезную вещь с ее участием в дурацкий фарс. Но Айтматову, во многом, имхо, именно благодаря *камерности* текста, удалось этого избежать. И отлично показать, как можно написать хороший текст на базе самой безумной идеи — нужно только поделить эту безумную идею на ограниченное количество очень живых людей в мире жесткого реализма. Это, безусловно, большой плюс текста. А минус — в том, что за фигурами героев сама идея как-то потусклела и стала незначительной. Замах был силен, но в итоге все закончилось фактически ничем. Фантастическое в романе, и без дого довольно дохлое, растворилось в социальном и психологическом, так и не успев независимо воплотиться в сюжете. А жаль, было бы интересно.
В итоге, мне кажется — чтобы написать трагическую историю про двух непонятых ученых, необязательно было так широко замахиваться и приплетать сюда космические лучи и традегию человека как биологического вида. Остается острое ощущение несоответствия между недотянутой фантастической частью и всем остальным прекрасным текстом. Впрочем, по мере прочтения не могла оторваться, так было интересно, и не в последнюю очередь — потому что текст не подчиняется ни стандартным законам фантастики, ни стандартным законам социальной прозы.
Hoji, 23 июня 2017 г.
Сборник унылейшего морализаторства, плач и ужас человека традиционного, оказавшегося перед лицом мира победившего пост-модерна. Роман был бы способен как пробудить читательский интерес, так и спровоцировать размышления о действительно важных и актуальных вопросах, если бы не завяз на уровне неказистой, местами откровенно вульгарной карикатуры, претендующей при этом на философскую глубину и глобальность поднимаемых тем.
terrry, 10 января 2012 г.
«Тавро Кассадры» вызывает противоречивые чувства. По некоторым характерным признакам (вроде нарочитого «уравнивания» Гитлера и Сталина и, особенно, по самообличительной исповеди Филофея) можно определить, что это произведение написано в 90-х годах двадцатого века. Политическое смятение в России того периода явно волнует автора не меньше, чем, скажем, запредельный цинизм американских политиканов. Но всё же в центре внимания Айтматова находится вся земная цивилизация, не больше, не меньше.
В этой связи интересно порассуждать немного о роли фантастики в повести. Идея тавра Касандры столь же парадоксальна, на мой взгляд, сколь и эффективна. Ее можно воспринять и как чисто литературную условность. Но с другой стороны, в ней всё же заложена определенная доля научной (пусть и самой пограничной) достоверности. Эта достоверность, соприкасающаяся с генетикой, с тайной жизни вполне созвучна современному уровню и интересам науки, что, мне кажется, усиливает воздействие книги на квалифицированного читателя. Нужно быть действительно крупным писателем, чтобы так обозначить тонкую, но радикальную связь между явлениями внутренней и внешней природы человека, создать такую идею-гипотезу-символ, не чуждую и визионерства уровня О. Стэплдона. (В «Последних и первых людях» Стэплдон вводит связь между уровнем психокультурного развития земной цивилизации и гравитационным полем между Землей и Луной!) Эта фантастическая идея оказывается гносеологически, неразрывно связанной с сюжетом. (А вот сюжет потенции идеи не реализовывает, как уже верно подмечено. ) Очевидно, что только благодаря ей эта история приобретает «эсхатологическую» остроту. (Хотя реакция общества (масс) на открытие космического монаха выглядит, возможно, слишком уж «антиутопичной». Не довольно ли уже антиутопий?) Поэтому «Тавро Кассадры», не смотря на всё свое художественное своеобразие, близость к притче, имеет сходство с НФ. На мой взгляд, это свидетельствует о возрастающем влиянии НФ на литературу в целом. Нечто подобное предрекал И. Ефремов своей статье «Наука и научная фантастика». Правда, Айтматов, в отличие от Ефремова, не рассматривает здесь науку как созидательную силу, позитивный фактор эволюции.
По поводу чисто литературных достоинств текста можно сказать не много. Как указано в аннотации к изданию, это «произведение постмодернистской глубины и изысканности». Возможно. Страницы перелистываются незаметно, оставляя знакомое ощущение многозначительности, «многосмысленности», характерное для философской, да и просто хорошей прозы.
Думаю, что «Тавро Кассадры» существенно выиграло бы по всем статьям, не будь в нем обширного эпилога – исповеди Филофея. Сама по себе достойная внимания, мне кажется, она низводит это произведение с вечных философских и символических высот чуть ли не на уровень, местами, несколько абсурдного и весьма быстро устаревающего политического памфлета. Образ Филофея (ученого Андрея Андреевича) как-то мельчает, и, не смотря на то, что обрастает деталями биографии, теряет свою оригинальность и психологическую достоверность. Гениальный ученый, ужаснувшийся (довольно-таки внезапно) делам рук своих. «Франкенштейн»? Автор заметно увлекается живописанием антиидеала. Во всяком случае, налицо стилистический разрыв текста…
Perl, 14 апреля 2009 г.
Дочитала Тавро Кассандры.
Впечатления неоднозначные. Очень интересная задумка, просто потрясающая, на мой взгляд, идея книги.
Но очень трудно читать, иногда просто приходится продираться сквозь текст. К тому же не могу отделаться от ощущения заламывания рук, прямо так и сквозить в тексте этот вселенский плач.
К тому же есть у Айтматова какая-то схожесть во всех его произведениях, достаточно прочитать 2-3 и, собственно, хватит.
Хотя, ни коим образом не умаляю его достоинств, книги шикарные и прочитать их хотя бы раз в жизни стоит
god54, 20 декабря 2009 г.
Ответственность ученого за результаты своего труда, хорошая фантастическая идея, но довольно тяжелое для чтения произведение.
Чингиз Айтматов – Тавро Кассандры
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Описание книги “Тавро Кассандры”
Описание и краткое содержание “Тавро Кассандры” читать бесплатно онлайн.
Известный ученый-генетик работает в секретном центре над созданием искусственного человека. Научный эксперимент оборачивается личной трагедией ученого, осознавшего чудовищную сущность насилия над природой человека, что может привести к мировой катастрофе.
(Из ересей XX века)
Когда Кассандра отвергла любовь Аполлона, он наказал ее тем, что никто не верил ее вещим предсказаниям…
Из древнегреческой мифологии
А блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.
И на сей раз — в начале было Слово. Как когда-то. Как в том бессмертном Сюжете.
И все, что произошло затем, явилось следствием Сказанного.
Многие, однако, кому суждено было первыми столкнуться со столь неожиданным происшествием, никак не предполагали, что со временем им предстоит наперебой описывать в мемуарах именно эту историю как самое потрясающее событие в их жизни. Причем все они, очевидцы, были обречены начинать свои воспоминания расхожей фразой: «Невероятные события того дня развивались, как в детективном романе».
Впрочем, так оно и было. Сотрудники газеты «Трибюн» вдруг получили распоряжение главного редактора, согласно которому на время экстренного заседания редколлегии, спешно собравшейся на руководящем этаже, строго запрещалось звонить куда бы то ни было, отвечать на звонки и факсы и, более того, пропускать в помещение редакции посетителей.
С этого экстренного заседания все и началось.
Опубликовать на страницах газеты подобное заявление — такое разве что во сне могло привидеться! Но надо было решаться и надо было действовать. Вопрос стоял неумолимо: или — или. И «Трибюн», достаточно энергично и ревностно поддерживавшая свой имидж «властительницы дум на всех континентах», не удержалась-таки от искушения (разумеется, дьявольского, как утверждали потом оппоненты), слишком велика была ставка — сенсация мирового масштаба. Редакция получила эксклюзивное право на этот материал и решила крупно рискнуть, пошла ва-банк, пошла на молниеносную публикацию неслыханного в истории человечества документа.
Вот тогда-то, в начале событий, один из редакционных обозревателей бросил запомнившиеся многим слова: «Ну, все, ребята, — сказал он, держа в руках сырой оттиск полосы, — историю зашкалило за пределами мыслимого! И ведь благодаря нам, нашей „Трибюн“! Эту планку теперь никому не одолеть, выше не прыгнешь, а все остальное, как говорится, увидим — жизнь покажет. Чем все это кончится? Посмотрим! — Он покачал головой и добавил многозначительно: — Впрочем, коллеги, извините, должен предупредить, теперь пусть каждый подумает о себе — что будет через час, неизвестно».
Откровенно говоря, было чего опасаться. Каждый это понимал. Настроение в редакции в тот день менялось час от часу, то полное отчаяние всех — от главного редактора до стажеров с журналистского факультета, набивавших здесь руку для будущих репортажей, — все скрывались за дверьми, не выходили из-за столов и избегали говорить друг с другом, то, напротив, — безумный ажиотаж, когда все носились по коридорам и кабинетам, галдя и блестя глазами от возбуждения. Однако в пору было подумать и о другом — не кинуться ли баррикадировать двери и окна на случай натиска разъяренной толпы, которая, вне всяких сомнений, не должна была заставить себя долго ждать, ибо налицо были все причины, чтобы прихлынувшая уличная публика (ее не удержала бы никакая полиция) била вдребезги стекла, расшибала об пол телефоны, крушила мебель и оргтехнику и под объективами телевизионщиков, подоспевших на скандал, свирепо трясла за грудки газетчиков, посмевших буквально в одночасье смутить весь мир, столкнуть человека воистину с самим Богом…
Но покуда ничего не ведавшие гудящие толпы людские привычно катились по улицам великого американского города, привычно протекали живыми реками вдоль стеклянных небоскребов, а рядом так же беспрерывно двигались по улицам сияющие потоки машин, над головами пролетали ослепительно блестевшие вертолеты. Еще никто не пришел в ужас, не вскричал на площади, потрясая крамольной газетой, кощунственно вторгшейся в таинства миропорядка, никогда не вызывавшего прежде никаких сомнений, еще никто не бросил подстрекательного клича, чтобы всколыхнуть всех вокруг и двинуться на исчадие ада…
«Трибюн» спешила, опасаясь конкуренции. Задержись выпуск номера, переверстываемого буквально на ходу, хоть на полчаса, и материал этот, прибывший из космоса, опубликовала бы другая газета в любой другой части света, чем бы это для нее ни обернулось. «Трибюн» не могла упустить своего шанса, даже если это вызвало бы всемирный потоп, который смыл бы в пучину все живое на земле, после чего никакая газета никому и нигде уже не потребовалась бы…
А океан, это хранилище всемирного потопа, грядущего и скорее всего неизбежного, в тот день могуче зыбился меж материками, неуловимо покачивая всей своей подвижной массой земной шар, играл гигантскими течениями, самовозбуждаясь и вскипая мгновенными грядами волн, мерцал и блистал на всем своем огромном пространстве.
Футуролог смотрел на кипящую магму океана с высоты, любовался ею в иллюминатор авиалайнера, летевшего над Атлантикой. И то, что он созерцал, восхищало его в этот солнечный день, хотя ничего необыкновенного не было, — обыденное и, более того, вынужденное зрелище для сотен авиапассажиров — внизу океан, вода, волны, однообразие, пустынный горизонт. Ему же думалось о том, как прекрасно, что крохотное око человеческое способно обозревать безграничное мировое пространство. И это не случайно. Никому, даже подоблачному орлу, не дано такое панорамное виденье. Да, благодаря техническим достижениям, ставшим второй, рукотворной реальностью, человек обнаруживал в себе все новые ресурсы вселенской приспособляемости и достигал божественного могущества. Ведь только Богу дано целиком обозревать землю, несясь над миром незримым вихрем на незримой высоте. Вот о чем думалось Футурологу на досуге, под устойчиво равномерный гул самолета. Как хорошо остаться наедине с собой… Слегка захмелевший от выпитого виски золотисто переливавшегося на дне большого бокала со льдом, он не сопротивлялся приятному возбуждению в крови, напротив, ему хотелось подольше сохранить столь редкое чувство вольной принадлежности самому себе. И то, что кресла рядом пустовали, соседей, которые могли бы отвлечь его разговорами, в ряду не было, тоже было редким везением.
Футуролог возвращался из очередной поездки в Европу. Опять международная конференция, собор интеллектуалов, опять нескончаемые дискуссии, ставшие образом жизни этой космополитической среды, дискуссии, перетекающие одна в другую в круговороте мнений и предреканий. Речь снова шла о перспективах мировой цивилизации, об опасности монополярности развития и тому подобном — всегда актуальных проблемах, на осмысление которых уходила, можно сказать, вся жизнь гарвардского ученого мужа, и чем глубже, казалось бы, постигал он с годами эту науку оракула, тем сильней становилось ощущение сизифовой неизученности упорно изучаемого — перспектив живущего изо дня в день рода человеческого. И думалось порой, что за докука — вечно стремиться упреждать судьбу, вечно маяться в поисках смысла жизни, того, что никогда никому не откроется ни сегодня, ни завтра, ни через тысячу лет?! Но попробуй откажи себе в этом неизбывном забеге мысли в будущее, возможно ли не изводиться, не отчаиваться, не пытаться разглядеть то, что еще только маячит на горизонте?! Судьба без образа будущего — бесплодна. Но насколько трудно временами, призывая себя к научной невозмутимости, к позиции «над схваткой», решаться объективно прогнозировать, предсказывать, куда, в какие пропасти норовит закатиться так называемое колесо истории, да и колесо ли это, возможно, нечто иное, что-нибудь вовсе не способное катиться, что-нибудь вроде сплющенного от страшного удара велообода с разлетевшимися спицами, — ведь этой форме движения так и не находилось емкого определения в науке. Приблизительность, эскизность, декларативность — вечные признаки «колокольной» футурологии, эмпиричной и драматичной одновременно, и тем не менее берущейся все истолковывать и предугадывать. От иных прогнозов, сделанных с той высоченной, но шаткой «колокольни», попросту хотелось бежать, как от черной дождевой тучи, самому становилось страшно от своих же прогнозов, от ощущения роковых круговертей истории, и прежде всего от наступления неукротимых сил, открыто домогающихся везде и повсюду власти и только власти, порождая новое зло взамен старого, ибо всякая власть, что бы она ни заявляла о своих целях, кровообращением своим имеет повелевание. Для души, вопреки всему алчущей истины и недостижимого идеала, футурология в этом смысле была заведомым терзанием и мукой. И, однако, отказаться от извечных попыток предугадать будущее, что пытался делать еще бессловесный первобытный человек, отказаться от этого совершенно бескорыстного занятия, возможно, из мессианских побуждений предрекать суматошным отродьям людским пути предполагаемого развития, Футурологу было трудно, все равно что отречься от самого себя. Сколько лет отдано этому! Удержаться же на высоте в современном прагматичном обществе «предсказателям» не так-то просто. Прошли те славно-античные времена, когда дельфийские пифии прорицали и гибель, и триумфы от имени богов. Увы, в XX веке отношение к оракулам куда как надменнее и язвительней.
Чингиз Айтматов – Тавро Кассандры
Чингиз Айтматов – Тавро Кассандры краткое содержание
Известный ученый-генетик работает в секретном центре над созданием искусственного человека. Научный эксперимент оборачивается личной трагедией ученого, осознавшего чудовищную сущность насилия над природой человека, что может привести к мировой катастрофе.
Тавро Кассандры – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
(Из ересей XX века)
Когда Кассандра отвергла любовь Аполлона, он наказал ее тем, что никто не верил ее вещим предсказаниям…
Из древнегреческой мифологии
А блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.
И на сей раз — в начале было Слово. Как когда-то. Как в том бессмертном Сюжете.
И все, что произошло затем, явилось следствием Сказанного.
Многие, однако, кому суждено было первыми столкнуться со столь неожиданным происшествием, никак не предполагали, что со временем им предстоит наперебой описывать в мемуарах именно эту историю как самое потрясающее событие в их жизни. Причем все они, очевидцы, были обречены начинать свои воспоминания расхожей фразой: «Невероятные события того дня развивались, как в детективном романе».
Впрочем, так оно и было. Сотрудники газеты «Трибюн» вдруг получили распоряжение главного редактора, согласно которому на время экстренного заседания редколлегии, спешно собравшейся на руководящем этаже, строго запрещалось звонить куда бы то ни было, отвечать на звонки и факсы и, более того, пропускать в помещение редакции посетителей.
С этого экстренного заседания все и началось.
Опубликовать на страницах газеты подобное заявление — такое разве что во сне могло привидеться! Но надо было решаться и надо было действовать. Вопрос стоял неумолимо: или — или. И «Трибюн», достаточно энергично и ревностно поддерживавшая свой имидж «властительницы дум на всех континентах», не удержалась-таки от искушения (разумеется, дьявольского, как утверждали потом оппоненты), слишком велика была ставка — сенсация мирового масштаба. Редакция получила эксклюзивное право на этот материал и решила крупно рискнуть, пошла ва-банк, пошла на молниеносную публикацию неслыханного в истории человечества документа.
Вот тогда-то, в начале событий, один из редакционных обозревателей бросил запомнившиеся многим слова: «Ну, все, ребята, — сказал он, держа в руках сырой оттиск полосы, — историю зашкалило за пределами мыслимого! И ведь благодаря нам, нашей „Трибюн“! Эту планку теперь никому не одолеть, выше не прыгнешь, а все остальное, как говорится, увидим — жизнь покажет. Чем все это кончится? Посмотрим! — Он покачал головой и добавил многозначительно: — Впрочем, коллеги, извините, должен предупредить, теперь пусть каждый подумает о себе — что будет через час, неизвестно».
Откровенно говоря, было чего опасаться. Каждый это понимал. Настроение в редакции в тот день менялось час от часу, то полное отчаяние всех — от главного редактора до стажеров с журналистского факультета, набивавших здесь руку для будущих репортажей, — все скрывались за дверьми, не выходили из-за столов и избегали говорить друг с другом, то, напротив, — безумный ажиотаж, когда все носились по коридорам и кабинетам, галдя и блестя глазами от возбуждения. Однако в пору было подумать и о другом — не кинуться ли баррикадировать двери и окна на случай натиска разъяренной толпы, которая, вне всяких сомнений, не должна была заставить себя долго ждать, ибо налицо были все причины, чтобы прихлынувшая уличная публика (ее не удержала бы никакая полиция) била вдребезги стекла, расшибала об пол телефоны, крушила мебель и оргтехнику и под объективами телевизионщиков, подоспевших на скандал, свирепо трясла за грудки газетчиков, посмевших буквально в одночасье смутить весь мир, столкнуть человека воистину с самим Богом…
Но покуда ничего не ведавшие гудящие толпы людские привычно катились по улицам великого американского города, привычно протекали живыми реками вдоль стеклянных небоскребов, а рядом так же беспрерывно двигались по улицам сияющие потоки машин, над головами пролетали ослепительно блестевшие вертолеты. Еще никто не пришел в ужас, не вскричал на площади, потрясая крамольной газетой, кощунственно вторгшейся в таинства миропорядка, никогда не вызывавшего прежде никаких сомнений, еще никто не бросил подстрекательного клича, чтобы всколыхнуть всех вокруг и двинуться на исчадие ада…
«Трибюн» спешила, опасаясь конкуренции. Задержись выпуск номера, переверстываемого буквально на ходу, хоть на полчаса, и материал этот, прибывший из космоса, опубликовала бы другая газета в любой другой части света, чем бы это для нее ни обернулось. «Трибюн» не могла упустить своего шанса, даже если это вызвало бы всемирный потоп, который смыл бы в пучину все живое на земле, после чего никакая газета никому и нигде уже не потребовалась бы…
А океан, это хранилище всемирного потопа, грядущего и скорее всего неизбежного, в тот день могуче зыбился меж материками, неуловимо покачивая всей своей подвижной массой земной шар, играл гигантскими течениями, самовозбуждаясь и вскипая мгновенными грядами волн, мерцал и блистал на всем своем огромном пространстве.
Футуролог смотрел на кипящую магму океана с высоты, любовался ею в иллюминатор авиалайнера, летевшего над Атлантикой. И то, что он созерцал, восхищало его в этот солнечный день, хотя ничего необыкновенного не было, — обыденное и, более того, вынужденное зрелище для сотен авиапассажиров — внизу океан, вода, волны, однообразие, пустынный горизонт. Ему же думалось о том, как прекрасно, что крохотное око человеческое способно обозревать безграничное мировое пространство. И это не случайно. Никому, даже подоблачному орлу, не дано такое панорамное виденье. Да, благодаря техническим достижениям, ставшим второй, рукотворной реальностью, человек обнаруживал в себе все новые ресурсы вселенской приспособляемости и достигал божественного могущества. Ведь только Богу дано целиком обозревать землю, несясь над миром незримым вихрем на незримой высоте. Вот о чем думалось Футурологу на досуге, под устойчиво равномерный гул самолета. Как хорошо остаться наедине с собой… Слегка захмелевший от выпитого виски золотисто переливавшегося на дне большого бокала со льдом, он не сопротивлялся приятному возбуждению в крови, напротив, ему хотелось подольше сохранить столь редкое чувство вольной принадлежности самому себе. И то, что кресла рядом пустовали, соседей, которые могли бы отвлечь его разговорами, в ряду не было, тоже было редким везением.
Футуролог возвращался из очередной поездки в Европу. Опять международная конференция, собор интеллектуалов, опять нескончаемые дискуссии, ставшие образом жизни этой космополитической среды, дискуссии, перетекающие одна в другую в круговороте мнений и предреканий. Речь снова шла о перспективах мировой цивилизации, об опасности монополярности развития и тому подобном — всегда актуальных проблемах, на осмысление которых уходила, можно сказать, вся жизнь гарвардского ученого мужа, и чем глубже, казалось бы, постигал он с годами эту науку оракула, тем сильней становилось ощущение сизифовой неизученности упорно изучаемого — перспектив живущего изо дня в день рода человеческого. И думалось порой, что за докука — вечно стремиться упреждать судьбу, вечно маяться в поисках смысла жизни, того, что никогда никому не откроется ни сегодня, ни завтра, ни через тысячу лет?! Но попробуй откажи себе в этом неизбывном забеге мысли в будущее, возможно ли не изводиться, не отчаиваться, не пытаться разглядеть то, что еще только маячит на горизонте?! Судьба без образа будущего — бесплодна. Но насколько трудно временами, призывая себя к научной невозмутимости, к позиции «над схваткой», решаться объективно прогнозировать, предсказывать, куда, в какие пропасти норовит закатиться так называемое колесо истории, да и колесо ли это, возможно, нечто иное, что-нибудь вовсе не способное катиться, что-нибудь вроде сплющенного от страшного удара велообода с разлетевшимися спицами, — ведь этой форме движения так и не находилось емкого определения в науке. Приблизительность, эскизность, декларативность — вечные признаки «колокольной» футурологии, эмпиричной и драматичной одновременно, и тем не менее берущейся все истолковывать и предугадывать. От иных прогнозов, сделанных с той высоченной, но шаткой «колокольни», попросту хотелось бежать, как от черной дождевой тучи, самому становилось страшно от своих же прогнозов, от ощущения роковых круговертей истории, и прежде всего от наступления неукротимых сил, открыто домогающихся везде и повсюду власти и только власти, порождая новое зло взамен старого, ибо всякая власть, что бы она ни заявляла о своих целях, кровообращением своим имеет повелевание. Для души, вопреки всему алчущей истины и недостижимого идеала, футурология в этом смысле была заведомым терзанием и мукой. И, однако, отказаться от извечных попыток предугадать будущее, что пытался делать еще бессловесный первобытный человек, отказаться от этого совершенно бескорыстного занятия, возможно, из мессианских побуждений предрекать суматошным отродьям людским пути предполагаемого развития, Футурологу было трудно, все равно что отречься от самого себя. Сколько лет отдано этому! Удержаться же на высоте в современном прагматичном обществе «предсказателям» не так-то просто. Прошли те славно-античные времена, когда дельфийские пифии прорицали и гибель, и триумфы от имени богов. Увы, в XX веке отношение к оракулам куда как надменнее и язвительней.
«Тавро Кассандры» глазами школьного учителя
В «Тавро Кассандры» судьба человечества висит на волоске. И это правда! По хронике событий катаклизмы, бедствия ежедневно и ежечасно дают о себе знать. Об опасности, нависшей над человечеством, над нашей планетой Земля, аргументировано, страстно и прозорливо предупреждает в романе Ч. Т. Айтматов! Этот роман по своей сути — душевная исповедь писателя; это произведение Айтматова своими художественными достоинствами и глубинным смыслом не может оставить равнодушным ни одно сердце! Прочитайте эту книгу!
Чтобы прочитать «Тавро Кассандры» умом и сердцем, человек должен подготовить себя. Если ты ждёшь лёгкого приятного чтения, если ты внутренне не подготовлен к нему, то это книга пока не для тебя. Значит, нужно подождать ещё немного, «созреть». Айтматов шёл к этой книге всю свою жизнь. Прослеживая литературно-творческий путь писателя, видишь, как он возрастал от пленительных, нежных, восторженных «Повестей гор и степей» через серединные прекрасные проникновенные «И дольше века длится день» и «Плаха» до глубоко философского романа «Тавро Кассандры». Ч. Айтматова волновала судьба горячо любимой им родины, всей планеты Земля, поэтому он, изобразив модель настоящего и будущего, предупреждает: «Люди, опомнитесь!». «Судьба без образа будущего – бесплодна», — пишет в романе Айтматов. Чтобы построить правильную жизнь, этот образ будущего, абрис которого уже сегодня начинает ясно прорисовываться, необходимо срочно (пока не поздно!) корректировать. К этому призывает Айтматов своим «Тавро Кассандры».
«Песнь песней» для писателя Роберта Борка, одного из главных героев книги, было «предсказать путь грядущего развития». Он очертил главную идею своей жизни — написать о том, что «человечество должно будет обнаружить в себе способность не только осознать трагическую возможность своей гибели, но, …это осознание должно привести к новому образу жизни, к новому типу мышления». Новый образ жизни, новый тип мышления напрямую зависит от воспитателей, не правда ли? Ошеломительная картина движения «большого стада плывущих в океане китов», стремящихся к своему массовому самоубийству, указывает на то, что бытие сегодня катастрофично. На настоящий момент в мире остро стоит демографическая и продовольственная проблема: более миллиона людей не доедают, каждые 3.6 секунды один человек умирает от голода. В развитых странах уровень рождаемости снижается, а в бедных – неадекватно растёт. Повышается уровень преступности. Всего в мире только за один год (2010- й) произошло 468 000 убийств. Флора и фауна Земли сегодня кричит «SOS»! Некоторые виды биосферы вымерли или на грани исчезновения. За последние 400 лет исчезли 94 вида птиц и 63 вида животных. Эталон физической красоты и мощи – амурский тигр — может исчезнуть с лица Земли, не говоря о других представителях животного мира. Высыхают целые озёра. 30 % всех известных природных ресурсов планеты уже израсходованы. А техногенные катастрофы? Байконур (1960 г.), Чернобыль (1986 г.), Фукусима (2011 г.)… Ужасают масштабы мирового терроризма. Люди – простое мирное население – гибнут тысячами. Люди разных вер не могут договориться, стремятся к верховенству, к экспансии своей религии – итог: религиозный экстремизм. Мораль уничтожается. Нравственность падает. Современная жизнь не даёт нашему молодому поколению нормально, природосообразно, созреть и вырасти. Наши девочки и мальчики развращаются необузданной лавой средств массовой информации. Психика наших малышей ломается из-за мультфильмов с уродливыми Спанч Бобами и иже с ними. Если вы посмотрите внимательно мультик, то заметите как подспудно, «невидимым» кадром, казалось бы, безобидными словечками, в головы наших малышей вкладывается порок. Боже, где мультфильмы нашего советского детства? Увы, они нашим маленьким детям уже совсем-совсем неинтересны. Западная кич культура уже сделала своё. На карте мира то там, то здесь происходят «цветные» революции как агрессивное средство решения социально-политических вопросов. Люди страдают, люди гибнут… Как отметил Ч. Айтматов, «где-то среди нас, в стихии нашей, происходит срыв, обвал, извращение нравственности, незримая радиация зла и страха». И как протест против мирового зла, «в океане… движутся, как корабли, грандиозные животные, плывут, как журавли в небе, треугольником», чтобы « как сговорившись, подплыть ночью к берегу и швырнуть себя на отмель…на издыхание». Природа не находит другого способа, чтобы предупредить человечество и сказать: «Если человек хочет выжить, если он хочет достичь вершин цивилизации, ему необходимо побеждать в себе Зло». По Ч. Айтматову, массовое самоубийство китов — есть реакция «мирового разума на земные события».
Не только киты протестуют! Протестуют против рождения на этот свет и не родившиеся ещё дети. Знаком тавро – «крохотная точечка мерцающего эпителия на лбу у будущих матерей» – они умоляют: «Я, кассандро-эмбрион, не хочу родиться, не хочу, не хочу, не хочу…» Причиной «эмбрионального пессимизма» является то, что «в первые недели зачатия, человеческий зародыш способен интуитивно предугадывать то, что ожидает его в грядущей жизни». Ещё не родившегося человека пугает будущая жизнь с «поджидающими его в мире невзгодами – беспросветной нищетой и болезнями, насилием, пороками и унижениями». И что теперь делать? Аборты? Устами космическими монаха Филофея Айтматов говорит: «Нет!»: «…аборт – насильственный акт, равносильный умышленному убийству». Какой же выход? Айтматов даёт ответ: надо менять сознание, человек должен внутренне измениться! «Только искоренение бед и пороков каждым человеком, начиная с себя, и всеми вместе, всем родом людским может обновить перспективу жизни … Это стезя выживания духа живого, иного пути нет…» Зло, совершаемое одним человеком или целым сообществом, имеет способность сохраняться и бесконечно передаваться следующим поколениям. Мать – это слепок мира, отмечает Ч. Айтматов. И через генетическую память зло передаётся. Об этом слова: «Надо, наконец, признать: зло, совершённое субъектом, не уходит физически с ним, с кончиной его века, а остаётся в генетическом лесу фатальным семенем, ожидая вероятного часа икс, когда оно даст о себе знать подобно мине замедленного действия». От такого накопленного неподъёмного груза Зла Природа, сама жизнь, начинает стонать и мучиться и выплёскивать не помещающийся уже негатив в виде сильнейших землетрясений (Армения 1988г., Индонезия, 2004 год, Япония, 2011 г), в виде разрушительных цунами, наводнений и т.п. Айтматов – реалист. Он подчёркивает: «Никому не изменить изначально предпосланных человечеству энергии Добра и, наряду с ней и вопреки ей – энергии Зла. Они равные величины. Но человеку даны преимущества разума, заключающего в себе неисчерпаемое движение вечности», выражаемое в попытках «побеждать в себе Зло». В этом главное предназначение человека. Миссия учителя – постараться заблокировать то зло, которое есть или может проснуться в растущем человеке.
Образ позитивного будущего… Что это? «Гармония бытия!» Задача человека «гармонизировать, совершенствовать бытие, а сюда включается всё, что исходит от нас почти на каждом шагу». Совесть – вот мерило гармоничности или не гармоничности человеческой жизни. По мысли романа, несмотря на то, что о совести «каждый лукаво толкует по-своему», совесть значит ВСЁ «перед природой, перед историей, перед будущим мира». Совесть – это голос Бога в нас.
В романе звучит идея обязательной ответственности за свою жизнь, за свои деяния. Не могут найти успокоения души ушедших наших правителей. По сюжету «Тавро Кассандры» их «башкасто-приземистые» фантомы-призраки (Ленина и Сталина) обязательно появляются на Красной Площади после больших парадов и шествий. «Очень их будоражат гремящие барабаны, строевая музыка, солдатские шаги … толпы, как нерестовое движение … с криками «ура – аа». «Нет мне исхода, нет мне покоя, нет покаяния!» — жалуется один из них. Лично мне трудно об этом писать. Ведь я, дитя Советского Союза, так же, как и все советские люди, участвовала в демонстрациях, также шла в колоннах « — все в одну сторону, голова к голове…» И «горение глаз, и орущие рты, и даже мысли, преданные и наичистейшие» — всё это у нас было. И пример брали с кудрявого мальчика. И слова отцов своих, несмотря ни на что преданных Сталину, тоже помним: «Много предателей было…» Однако ошеломительный был перекос! За 30 лет «большого террора» (его апогей пришёлся на 1937-1938 гг) было уничтожено по сфабрикованным обвинениям 4 000 000 человек. Как Чингиз Айтматов должен был относиться к бывшим советским правителям? Если у него, в ту пору маленького мальчика, забрали отца? Если Торекул Айтматов безвинно лишился жизни в лучшие свои годы? То страшное время забирало у людей и цветущую жизнь, и любовь, и молодость, и честь… Никто не думал о судьбах детей, оставшихся сиротами, о матерях и жёнах… Не мог писатель обойти эту личную, больную тему…
Тема губительности, бесчеловечности тоталитаризма является одной из самых главных тем в романе. С одной стороны – каста партработников разных уровней, с другой – люди, которых необходимо превратить в послушную, зомбированную, тёмную массу. Вот бы искусственно вывести такую породу людей, у которых нет ни отца, ни матери, ни детей, ни родины, ни своего, пусть самого маленького, собственного мнения! Мешают системе такие люди, как Сахаров, системе нужны люди «без воли, без мысли, без чувства», которые могут «всецело посвятить себя производительному труду, другим актуальным задачам, и прежде всего, делу неотвратимой мировой революции».
Вот бы изобрести из пробирки от анонимных родителей таких «новочеловеков- иксродов», которые «без оглядки, без страха и сомнений» будут бороться за идею победы тоталитарной системы во всём мире, «оживят и реставрируют издыхающую мировую коммунистическую идеологию»! Перед учёным Крыльцовым Андреем Андреевичем «компетентными органами» была поставлена конкретная задача: изобрести технологию выведения такого индивида. «Иксродам предстояло остановить движение … исторического колеса, положить конец Отцовству, Материнству, положить конец всему, что являлось продолжением опыта поколений для всех и для каждого на белом свете…». Целая армия манкуртов, «без рода, без племени, несгибаемых, невозмутимых, жёстких специалистов своего дела, бессердечных в своих поступках, не распыляющих своих способностей и времени ни на что другое, кроме целенаправленной деятельности». Остальных – нивелировать, постараться убрать. К этому стремилась и в нашей объективной реальности верховенствующая власть. Сколько людей сидело в тюрьмах по сакраментальной статье № 158… Поколению Ч. Айтматова пришлось жить в такой системе. И это положение дел всем сердцем писатель не принимал. В то время исключалось хоть какое-то несогласие. Но оно у писателя всегда было, мучило, и, в конце концов, вылилось романом «Тавро Кассандры». Конечно, художественное произведение, чтобы произвести на читателя соответствующее эмоциональное воздействие, изображает всё в более выпуклом, где-то утрированном виде. Но это законы искусства! Удалось ли Крыльцову справиться со своей «архиважной» задачей? Нет, не удалось. Невозможно в человеке убить человеческое! Помешали «субъективные факторы морально-этического порядка»: самоотверженное поведение Руны Лопатиной, материнское лоно которой должно было стать инкубатором для взращивания пробирочного человечка, её смерть, её смелость и красота изменили внутренний мир Крыльцова, который осознал свою деятельность как преступное вмешательство в Природу человека, как недопустимое манипулирование людскими судьбами. За то, что он взял на себя роль Бога, жизнь его наказала: из сердца ушло спокойствие (а значит, счастье), в душе его поселилось неукротимое желание убежать из этого мира, поселиться где-нибудь далеко, в Космосе, забыть всё содеянное, постараться исправить предупреждением: Зло на Земле надо останавливать. Но и это не успокаивало космического отшельника Крыльцова – Филофея («фил» — любовь)… И жизнь его закончилась так же трагически, как жизнь его любимой Руны. Историей монаха Филофея Айтматов стремится предупредить человечество: уважайте Природу, знайте меру вторжения в её законы, не допускайте использования научных открытий в антигуманных целях, не забывайте, что самое главное в быстротечной жизни – это её вечные ценности: любовь, красота, музыка, память и совесть.
Флобер говорил: «Мадам Бовари – это я!». Каждый истинный художник слова вживается в своего героя. Я, например, отчётливо вижу Айтматова и слышу его голос в речах и мыслях всех положительных героев «Тавро Кассандры»: это и талантливый честный публицист Роберт Борк, и Энтони Юнгер со своим благородным сердцем, это и сгоревшая за идею демократии безымянная девушка-студентка, это и Руна Лопатина, и, конечно, вечно не находящий спокойствия космический монах Филофей…
«Тавро Кассандры» Ч. Айтматова — всеобъемлющий роман и по описываемым временам, и по множеству поднятых проблем, и по географическому диапазону, и по смешению фантастики и реальности. Когда я читала эту книгу, мне постоянно приходили на ум «Сто лет одиночества» Маркеса и «Алхимик» Коэльо. Видимо, интуиция улавливала ассоциативные связи. Прочитав соответствующую российскую литературу, я уточнила: Айтматов, Маркес и Коэльо писали в манере магического реализма, их отличает способность придавать фантастическому статус реального. И Айтматов, и Маркес, и Коэльо в одной когорте – в когорте писателей-философов, мифотворцев и МУДРЕЦОВ!
Писать о романе «Тавро Кассандры» очень трудно. Я не литературн ый критик, не исследователь. Я учитель. Но, прочитав это произведение Айтмато ва, мне захотелось поделиться своим видением, своим пониманием этого романа. Во-пе рвых, я считаю, что каждому учителю в обязательном порядке нужно прочитать этот ром ан: ведь учитель – человек, от которого зависит, можно сказать, «судьба мира». А «Тавро Кассандры» поднимает животрепещущие вопросы сегодняшнего дня, а именно: де фицит духовности в современном человеке, проблема предотвращения ядерной войны, психология разрушительного поведения толпы, бесчеловечность тоталитарной г осударственной системы, связь между научными открытиями и основанными на них ч удовищными преступлениями против человечества, разрушение института семьи. Этот роман о тоскующем человеческом сердце, неотступно мечтающем о любви и п онимании, о совести и верности, о неравнодушии и самоотверженности. Я думаю, что уч итель по своей учительской судьбе может и обязан влиять на те негативные проце ссы, которые происходят сегодня вокруг нас. Ведь мы, учителя, формируем сознание людей , пусть пока маленьких, но именно от этих людей будет зависеть «лицо» будущего мира. Уч итель обладает мощным орудием – 45 минут, которые он может наполнить знанием, духовны м воспитанием и позитивными установками. От хорошего учителя во многом зависит и судьба человека, и судьба страны. Ведь «У — РОК» — это «свет судьбы» («У» с санск рита – свет). Урок – это 45 минут, которые должны нести свет разума и морали. И хотя, как з амечает с сожалением Айтматов: «Мораль так часто уклончива перед циничным натиском д ействительности», — кто же, кроме школы и родителей, будет сеять в умах детей доброе и вечное?
Рецензии на книгу « Тавро Кассандры »
Чингиз Айтматов
| ISBN: | 978-5-395-00046-0 |
| Год издания: | 2008 |
| Издательство: | Азбука-классика |
| Серия: | Азбука-классика (pocket-book) |
| Язык: | Русский |
“И дольше века длится день. “, “Плаха”, “Тавро Кассандры”, “Белый пароход”, “Пегий пес, бегущий краем моря” – Чингиз Айтматов создал целую вселенную сюжетов, образов, мотивов, идей, отмеченную острым мировоззренческим и даже пророческим смыслом. Художественная органика, пластика его вещей одушевлена общим видением мира писателя-мыслителя, его вопрошающей, ищущей мыслью, предостерегающей род людской от негативно-губительных выборок и вариантов развития, пролагающей и новые, спасительные пути.
В настоящем издании представлен роман “Тавро Кассандры” – вещь не просто талантливая и значительная, но по сути своей мировоззренчески сугубо принципиальная для ее автора.
Лучшая рецензия на книгу
Жуть. Ужасно не хотела брать эту книгу в книжном мобе, но не нашла под какое ограничение ее пристроить. Это не похоже на антиутопию в классическом понимании этого слова. Здесь нет антиутопичного мира. Есть микроявление. По замыслу автора младенцы, которые в утробе не хотят рождатся на свет отмечают мать тавром Кассандры на лице. Родимым пятном. Это знак, что мать должна задуматься и сделать аборт. Во-первых, подобные вещи меня глубоко отталкивают по религиозным убеждениям. Читать из-за этого было сложно. А , во-вторых, это же какой-то философский трактат. Кошмар. Автор явно графоман. Полотна текста ни о чем. Сплошные политические лозунги. Так писали газетные статьи в советском союзе! если убрать все вот это вот лишнее, то получилось бы страниц 100 от силы. Потому что там нет практически никаких сюжетных поворотов. Вообще не понравилось. Слушала в аудиоформате, потому что от текста засыпала. Самая отвратительная антиутопия, что мне доводилось читать.
Жуть. Ужасно не хотела брать эту книгу в книжном мобе, но не нашла под какое ограничение ее пристроить. Это не похоже на антиутопию в классическом понимании этого слова. Здесь нет антиутопичного мира. Есть микроявление. По замыслу автора младенцы, которые в утробе не хотят рождатся на свет отмечают мать тавром Кассандры на лице. Родимым пятном. Это знак, что мать должна задуматься и сделать аборт. Во-первых, подобные вещи меня глубоко отталкивают по религиозным убеждениям. Читать из-за этого было сложно. А , во-вторых, это же какой-то философский трактат. Кошмар. Автор явно графоман. Полотна текста ни о чем. Сплошные политические лозунги. Так писали газетные статьи в советском союзе! если убрать все вот это вот лишнее, то получилось бы страниц 100 от силы. Потому что там нет практически… Развернуть
Страниц 320 стр.
Формат 76×100/32 (115×180 мм)
Тираж 7000 экз.
Переплет Мягкая обложка
На обложке фрагмент картины “Мать Лемминкяйнена”, Аксели Вальдемар Галле́н-Ка́ллела, 1897
Кураторы
Поделитесь своим мнением об этой книге, напишите рецензию!
Рецензии читателей
Предупрежу сразу читателя, ищущего высокохудожественное произведение: в этой книге его не найти. Разве может писатель, создавший глубокую психологичную повесть «Белый теплоход», написать роман, в котором сюжет надуман и неубедителен, а вместо героев будут заполненные определенными идеями контуры? Может. Если задача была создать «мировоззренческое» произведение. Аннотация в кои-веки не врет, произведение практически публицистическое, идейное и переполненное негативом. Еще и неудачное. Я ничуть не против выражения философских или каких-либо еще идей в художественной форме, но только если автор способен потенциально или реально подать их в виде связной статьи или эссе. Айтматов, пожалуй, не смог бы. Однако выдвинутые идеи вполне очевидны и понятны, если извлекать их по отдельности, а не в виде салата. Я кое-что извлек, и это мне не понравилось. Поэтому я не буду в этот раз писать рецензию с большим количеством отсылок к Мелвиллу, Чапеку, Свифту, Уэллсу, Стругацким и многим другим писателям, которые затрагивали в своих книгах идеи единства и противостояния человечества и природы, связи науки с этикой, а попробую напрямую разобрать каждый из идейных посылов и выразить свое неприятие.
Про природу
О противостоянии человека и природы написано немало. Особенно в последнее время. Что экологические проблемы существуют, является очевидным для всех, кроме самых близоруких «детей природы». Человек стал на Земле доминирующей силой, это в определенных рамках хорошо для человечества, но плохо для окружающей его среды. Более того, человек сам остается частью природы, потому все происходящее «внутри», в социуме тоже непосредственно влияет на равновесие в мире. Проблемы, сопровождающие научный и социальный прогресс, можно и нужно разбирать с разных позиций, в том числе этических. С этим я с Айтматовым согласен, расхождение начинается в вопросе, кто является носителем этики. По-моему, очевидно, что человек. Мораль – изобретение человека, для человека и как мера человека. В природе морали нет, по крайней мере, в столь развитом виде, чтобы она служила ограничителем выше бессознательного. Автор же пытается выдвинуть идею, какой-то всеобщей морали, надчеловеческой, панприродной. В результате происходит смещение идей. У Айтматова киты выбрасываются на берег, не потому, что человек нарушает их среду обитания (возможно, не доказано), а потому что они воспринимают некие «мистические» сигналы от страдающей природы. Человеческие эмбрионы – еще не люди, еще не часть культуры – начинают требовать, чтобы их убили в утробе, и на лбах беременных женщин появляется тавро Кассандры – сияющий знак смерти. Эмбрион опять же мистическим образом предчувствует плохую судьбу, природа пытается убить людей не в силу естественной борьбы за жизнь, а из некой морали «люди плохие». Казалось бы, какая разница, в любом случае посыл «людям пора задуматься». По мне, принципиальная. Человечество должно оценивать свои действия с человеческой точки зрения, в той системе, которую оно выстроило. Если ввести в систему морали мистику и пантеизм, то система бессмысленна. Любая переменная может зависеть от чего угодно, в результате само существование человека перестает быть самодостаточным, нивелируются все достижения цивилизации, люди могут просто оказаться лишним звеном, вырвавшейся из природы опасностью, от которой нужно избавляться. Это оправдание любой катастрофы, способной уничтожить человечество. Более того, это оправдание уничтожения человечества изнутри человечества. Ужасная и глубоко пессимистичная мысль.
Про науку
Наука – один из основных критериев развития цивилизации. В силу своей важности она не может не выполнять мировоззренческие функции. На занятиях по философии обязательно рассказывают, что бывает религиозное мышление, бывает научное. Какое из них в обществе не побеждало бы, роль науки по-прежнему велика. Наука тесным образом связана с этикой. Связь эта очень важна, потому что именно этика оценивает каждое из достижений науки, определяет до каких пределов можно дойти и где стоит остановиться на том или ином этапе развития человечества. Нужно понимать, что восприятие того или иного вопроса с точки зрения науки и точки зрения морали может различаться и даже вступать в конфликт. И это нормально. Потому что наука и этика существуют независимо в обществе (хотя и связаны), и до тех пор, пока не начинают смешивать и подменять одно другим, равновесие поддерживается. Очень опасно, когда развитие науки становится целью, оправдывающей средства. Тогда можно ставить жестокие опыты на людях, уничтожать людей ради важных экспериментов, ломать психику детям. Эту опасность понимают, хотя понимание пришло далеко не сразу. Вот обратная сторона далеко не так очевидна. Иногда этика начинает вмешиваться в науку без надлежащих оснований. Много тогда возникает спорных ситуаций, и порой человечество тормозит само себя в развитии. Например, можно чуть-чуть подредактировать геном эмбриона, чтобы ребенок родился без ужасного наследственного заболевания. С точки зрения морали хорошо или плохо? Ребенок будет здоровым и счастливым – хорошо. Никто от этого не пострадает – хорошо. Ученые искусственно залезли в область, которую большинство людей не способно понять – вот тут начинаются запреты. Непонимание через моральные нормы тормозит науку. Это проблема, но еще не самая страшная. Гораздо хуже, когда какие-то «перекосы» в обществе начинают непосредственно переносить на науку. В романе Айтматова герой производит зачатие детей в пробирках, а потом зиготу переносят в матку заключенной в тюрьме женщины, используя последнюю в качестве инкубатора. Плохо – да, безусловно. Нельзя нормально жить в системе государства, которое использует женщин таким образом, воспитывает детей “в системе” без родителей. Плоха ли технология слияния гамет в пробирке – нет, не плоха. Это просто технология, которую нет оснований рассматривать в рамках «добро-зло». Айтматов так не считает. Для него зло лежит в самом основании науки. Он пытается морально оценить не только ученого, который поступает не этично. Автор делает вывод, раз наука послужила к тому, что рождаются дети-сироты, значит науку надо запретить. Это типичная подмена. Исследования по расщеплению атома сделали возможным появление атомной бомбы, значит, наука виновна в трагедии Хиросимы и Нагасаки и ряде других событий? Это тоже подмена. И я с этим согласиться категорически не могу, при всем уважении к писателю.
Кто же управляет жизнью человеческой?
Бога нет. Или есть. Неважно. В рамках рассмотренных выше проблем должно быть неважно. У меня сложилось впечатление, что Айтматов в Бога не верит, однако его упоминает, и привязать к всеобщей морали пытается, и науку клянет, как вмешательство в дела божии. Но как-то все это неубедительно, неуверенно. Оно и понятно, введи он в роман Бога – всемогущего и всеведущего, поднятые проблемы вообще бы ничего не стали значить, все бы определялось божьей волей. И закончить роман Айтматову так безнадежно бы не получилось. А он заканчивает именно так. Самозваный монах с орбитальной станции облучает человечество зондаж-лучами, которые высвечивают то самое тавро Кассандры. Тем самым пытается дать понять, как все плохо, остановить человечество в шаге от пропасти. А в мире тем временем СССР развалился, народ на Красной площади митингует за гонку вооружений и против, в США кризис демократии, вообще по всему миру все не очень. А тут этот монах. И человечество внезапно сплачивается в своей ненависти к орбитальному отшельнику. И тот что делает? Правильно, уничтожает аппарат для зондаж-лучей и убивает себя. Все вернулось на круги своя, погибай человечество, пожалуйста, даже Бог тебе не поможет. При всей абсурдности описанной ситуации, при всей не любви автора к СССР (и, вероятно, к России) и демонстрации этого в романе, при всех попытках отыскать виновного (наука), а раз найти такого, значит попытаться исправить (нет), основные выводы, напрашивающиеся из книги, очевидны. Человечество проклято, человечество обречено, человечество само себе не поможет, пора «выброситься на сушу», как киты. Значит, жизнью человеческой никто не управляет, да и сама жизнь противоречит природе. Сейчас это прозвучит цинично, но если бы писатель после этой книги покончил с собой, я бы его понял. Так не понимаю и идей его принять не могу.
Долгая прогулка – 2018. Ноябрь. Команда “Кокарды и исподнее”.
Предупрежу сразу читателя, ищущего высокохудожественное произведение: в этой книге его не найти. Разве может писатель, создавший глубокую психологичную повесть «Белый теплоход», написать роман, в котором сюжет надуман и неубедителен, а вместо героев будут заполненные определенными идеями контуры? Может. Если задача была создать «мировоззренческое» произведение. Аннотация в кои-веки не врет, произведение практически публицистическое, идейное и переполненное негативом. Еще и неудачное. Я ничуть не против выражения философских или каких-либо еще идей в художественной форме, но только если автор способен потенциально или реально подать их в виде связной статьи или эссе. Айтматов, пожалуй, не смог бы. Однако выдвинутые идеи вполне очевидны и понятны, если извлекать их по отдельности, а не в… Развернуть
Загрузка...