Цветаева мой пушкин краткое содержание
Идеалами, освещавшими мой путь и сообщавшими мне смелость и мужество, были доброта, красота и истина. Без чувства солидарности с теми, кто разделяет мои убеждения, без преследования вечно неуловимого объективного в искусстве и в науке жизнь показалась бы мне абсолютно пустой.
Марина Ивановна Цветаева, поэтесса и прозаик, родилась двадцать шестого сентября 1892 года. Родители – Иван Владимирович и Мария Александровна Цветаевы принадлежали к интеллигенции. Отец – филолог, профессор Московского Университета и работник музея, после смерти жены в 1906 году в одиночку занимался воспитанием дочери.
Юная поэтесса начала писать первые стихи в возрасте шести лет, при этом на нескольких языках сразу (французский, немецкий и русский). Цветаева мой пушкин краткое содержание Первые известные произведения Цветаева написала в 1906-1907 гг. (рассказ «Четвёртые», перевод драмы «Орлёнок»). В печати творчество Цветаевой появилось лишь в 1910 году, сборник «Вечерний альбом» был издан на средства самой писательницы. Это был её первый сборник, который хорошо оценили критики за новизну тона и эмоциональную передачу.
В 1911 году Цветаева знакомится с Сергеем Эфроном, за которого выходит замуж уже через год, в этом же году у них родилась дочь Ариадна. 2-я книга Марины Ивановны («Волшебный фонарь») вышла в 1912 году, после чего на протяжении периода 1913-1915 гг. поэтесса меняет свою поэтическую манеру: на место нежного детского быта приходит описание повседневных деталей и возвышение старины. В 1915-1916 оттачивается, переформируется и вырастает «поэтическая» личность Цветаевой. В 1913 году издаётся третий сборник Цветаевой — «Из двух книг». В середине 1916 года Цветаева переезжает к сестре Анастасии Цветаевой, проживающей с мужем Маврикием и сыном Андреем. В доме сестры был написан целый цикл произведений («Стихи о Москве», «К Ахматовой» и др.)
Октябрьская революция застала Цветаеву в Крыму, куда вскоре приехал и Сергей Эфрон, её муж. В ноябре 1917г. Мария Ивановна уезжает в Москву, где забирает детей — Алю и восьмимесячную Ирину. В это время ёё муж, поддерживая сторону Временного правительства, встал на путь борьбы с большевиками.
В 1919-1920 голод и нищета заставили Цветаеву отдать дочерей в Кунцевенский детский приют. Но вскоре, узнав о тяжёлом состоянии дочерей в приюте, Марина Ивановна забирает домой Алю, к которой была сильно привязана и очень любила, вторая дочь умерла в приюте в начале 1920 года. Вскоре Цветаева получает письмо от мужа, эвакуировавшегося в Константинополь и перебравшегося потом в Прагу.
После изнурительных попыток Цветаева покидает родину в 1922 году. За границей она отдаёт в печать свой новый сборник «Ремесло» и поэму «Царь-девица». Муж Сергей Эфрон приезжает к Цветаевой в Берлин, откуда они перебираются в Прагу, где муж поступает учиться. В Чехии у них родился сын Георгий (домашнее имя – Мур).
В 1925 году Цветаева переезжает в Париж, куда к рождеству 1926 года приезжает и муж с детьми. Там она заканчивает знаменитую поэму «Крысолов». Позже, она создаёт там ещё несколько поэм: «Новогоднее», поэма «Воздуха» (1927 год). Переезд во Францию не улучшил материальное состояние семьи Цветаевой и не облегчил ей жизнь. Марину Ивановну печатали мало, зачастую исправляя её тексты, муж зарабатывал «копейки». Цветаева мой пушкин краткое содержание Это впоследствии и привело к глубокому творческому кризису. Кроме того, муж и дочь настаивали на возвращение в СССР, из-за чего в их семье были постоянные конфликты. В 1937 муж Цветаевой был вынужден вернуться в СССР, куда вслед за ним уехала и дочь Ариадна. Поэтесса осталась в Париже с сыном, мечтая воссоединиться с семьёй. В июне 1939 года она всё-же вернулась с сыном на родину.
На родине мужа и дочь Цветаевой арестовывают, а Цветаева долго скитается. От неё все отворачивались, считая женой «врага народа», стихи Цветаевой и её сборники не печатались вообще, денег не хватало ни на что. В конце концов, 31 августа 1941г. Цветаева заканчивает жизнь самоубийством, оставив ряд предсмертных записок. Цветаева мой пушкин краткое содержание
Есть люди, которым на роду написано быть глупцами: они делают глупости не только по собственному желанию, но и по воле судьбы.
Цветаева мой пушкин краткое содержание
Кто истинно любит, тот не ревнует. Главная сущность любви – доверие. Отнимите у любви доверие – вы отнимите у нее сознание собственной ее силы и продолжительности, всю ее светлую сторону, следовательно – все ее величие.
Цветаева Марина Ивановна [26 сентября (9 октября) 1892, Москва – 31 августа 1941, Елабуга], русская поэтесса, прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов XX века.. Родилась в Москве. Родителями Цветаевой были Иван Владимирович Цветаев и Мария Александровна Цветаева (урожденная Мейн). Отец, филолог-классик, профессор, возглавлял кафедру истории и теории искусств Московского университета, был хранителем отделения изящных искусств и классических древностей в Московском Публичном и в Румянцевском музеях. В отце Цветаева ценила преданность собственным стремлениям и подвижнический труд, которые, Цветаева мой пушкин краткое содержание как утверждала, унаследовала именно от него. Огромное влияние на Марину, на формирование её характера оказывала мать. Она мечтала видеть дочь музыкантом. Несмотря на духовно близкие отношения с матерью, Цветаева ощущала себя в родительском доме одиноко и отчужденно. Юная Марина жила в мире прочитанных книг, возвышенных романтических образов.
Зимнее время года семья проводила в Москве, лето — в городе Тарусе Калужской губернии. Ездили Цветаевы и за границу. В 1903 Цветаева училась во французском интернате в Лозанне (Швейцария), осенью 1904 — весной 1905 обучалась вместе с сестрой в немецком пансионе во Фрейбурге (Германия), летом 1909 одна отправилась в Париж, где слушала курс старинной французской литературы в Сорбонне.
Марина Цветаева начала писать стихи в шестилетнем возрасте, причем не только на русском, но и на французском и немецком языках. В 1906-1907 написала повесть (или рассказ) «Четвертые», в 1906 перевела на русский язык драму французского писателя Э. Ростана «Орленок», посвященную трагической судьбе сына Наполеона (ни повесть, ни перевод драмы не сохранились). В литературе ей были особенно дороги произведения А.С. Пушкина и творения немецких романтиков, переведенные В.А. Жуковским.
В печати произведения Марины Цветаевой появились в 1910, когда она издала на собственные средства свою первую книгу стихов – «Вечерний альбом». «Вечерний альбом» был очень доброжелательно встречен критикой: новизну тона, эмоциональную достоверность книги отметили В.Я. Брюсов, М.А. Волошин, Н.С. Гумилев, М.С. Шагинян. Начало творческой деятельности Цветаевой связано с кругом московских символистов. После знакомства с Брюсовым и поэтом Эллисом Цветаева участвует в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет». Также на раннее творчество Цветаевой значительное влияние оказали Николай Некрасов, Валерий Брюсов и Максимилиан Волошин (который стал одним из самых близких ее друзей).
Зимой 1910-1911 Волошин пригласил Марину Цветаеву и ее сестру Анастасию (Асю) провести лето 1911 в Коктебеле, где он жил. Там Цветаева познакомилась с Сергеем Яковлевичем Эфроном. В Сергее Эфроне Цветаева увидела воплощенный идеал благородства, рыцарства и вместе с тем беззащитность. Любовь к Эфрону была для нее и преклонением, и духовным союзом, и почти материнской заботой. Встречу с ним Цветаева восприняла как начало новой, взрослой жизни и как обретение счастья: В январе 1912 произошло венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. 5 сентября у них родилась дочь Ариадна (Аля).
Вторая книга Цветаевой «Волшебный фонарь» (1912) был воспринят как относительная неудача, как повторение оригинальных черт первой книги, лишенное поэтической новизны. Сама Цветаева также чувствовала, что начинает повторяться и, выпуская новый сборник стихов, — «Из двух книг» (1913), она очень строго отбирала тексты: из двухсот тридцати девяти стихотворений, входивших в «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь», были перепечатаны только сорок.
На протяжении 1913-1915 совершается постепенная смена цветаевской поэтической манеры: место трогательно-уютного детского быта занимают эстетизация повседневных деталей (например, в цикле «Подруга», 1914-1915, обращенном к поэтессе С.Я. Парнок), и идеальное, возвышенное изображение старины (стихотворения «Генералам двенадцатого года» (1913) «Бабушке» (1914) и др.). Начиная с этого времени, стихотворения Цветаевой становятся более разнообразными в метрическом и ритмическом отношении (она осваивает дольник и тонический стих, отступает от принципа равноударности строк); поэтический словарь расширяется за счет включения просторечной лексики, подражания слогу народной поэзии и неологизмов. Цветаева мой пушкин краткое содержание В 1915-1916 складывается индивидуальная поэтическая символика Цветаевой, ее «личная мифология». Эти особенности поэтики сохранятся и в стихотворениях Цветаевой позднейшего времени.
Свойственные Цветаевой демонстративная независимость и резкое неприятие общепринятых представлений и поведенческих норм проявлялись не только в общении с другими людьми, но и в оценках и действиях, относящихся к политике. Первую мировую войну Цветаева восприняла как взрыв ненависти против дорогой с детства ее сердцу Германии. Она откликнулась на войну стихами, резко диссонировавшими с патриотическими и шовинистическими настроениями конца 1914. Февральскую революцию 1917 она приветствовала, как и ее муж, чьи родители (умершие до революции) были революционерами-народовольцами. Октябрьскую революцию восприняла как торжество губительного деспотизма. Известие о ней застало Цветаеву в Крыму, в гостях у Волошина. Вскоре сюда приехал и ее муж. 25 ноября 1917 она выехала из Крыма в Москву, чтобы забрать детей — Алю и маленькую Ирину, родившуюся в апреле этого года. Цветаева намеревалась вернуться с детьми в Коктебель, к Волошину, Сергей Эфрон, вставший на сторону Временного правительства, решил отправиться на Дон, чтобы там продолжить борьбу с большевиками. Вернуться в Крым не удалось: непреодолимые обстоятельства, фронты Гражданской войны разлучили Цветаеву с мужем и с Волошиным. С Волошиным она больше никогда не увиделась. Сергей Эфрон сражался в рядах Белой армии, и оставшаяся в Москве Цветаева не имела о нем никаких известий. В голодной и нищей Москве в 1917-1920 она пишет стихи, воспевающие жертвенный подвиг Белой армии. К концу 1921 эти стихотворения были объединены в сборник «Лебединый стан», подготовленный к изданию. (При жизни Цветаевой сборник напечатан не был, впервые опубликован на Западе в1957). Цветаева публично и дерзко читала эти стихотворения в большевистской Москве.
Она и дети с трудом сводили концы с концами, голодали. В начале зимы 1919-1920 Цветаева отдала дочерей в детский приют в Кунцеве. Вскоре она узнала о тяжелом состоянии дочерей и забрала домой старшую, Алю, к которой была привязана как к другу и которую исступленно любила. Выбор Цветаевой объяснялся и невозможностью прокормить обеих, и равнодушным отношением к Ирине. В начале февраля 1920 Ирина умерла. Ее смерть отражена в стихотворении «Две руки, легко опущенные…» (1920) и в лирическом цикле «Разлука» (1921), обращенном к мужу.
11 июля 1921 она получила письмо от мужа, эвакуировавшегося с остатками Добровольческой армии из Крыма в Константинополь. Вскоре он перебрался в Чехию, в Прагу. После нескольких изнурительных попыток Цветаева получила разрешение на выезд из Советской России и 11 мая 1922 вместе с дочерью Алей покинула родину.
15 мая 1922 Марина Ивановна и Аля приехали в Берлин. Там Цветаева оставалась до конца июля, где подружилась с временно жившим здесь писателем-символистом Андреем Белым. В Берлине она отдает в печать новый сборник стихотворений — «Ремесло» (опубл. в 1923) — и поэму «Царь-Девица». Сергей Эфрон приехал к жене и дочери в Берлин, но вскоре вернулся в Чехию, в Прагу, где учился в Карловом университете и получал стипендию. Цветаева с дочерью приехала к мужу в Прагу 1 августа 1922. Цветаева мой пушкин краткое содержание В Чехии они провела более четырех лет. 1 февраля 1925 у них родился долгожданный сын, названный Георгием (домашнее имя — Мур). Цветаева его обожала. Стремление сделать всё возможное для счастья и благополучия сына воспринимались взрослевшим Муром отчужденно и эгоистично; вольно и невольно он сыграл трагическую роль в судьбе матери.
В Праге у Цветаевой впервые устанавливаются постоянные отношения с литературными кругами, с издательствами и редакциями журналов. Ее произведения печатались на страницах журналов «Воля России» и «Своими путями», Цветаева выполняла редакторскую работу для альманаха «Ковчег».
В 1924 Цветаева создает «Поэму Горы», завершает «Поэму Конца». В первой отражен роман Цветаевой с русским эмигрантом, знакомым мужа К.Б. Родзевичем, во второй — их окончательный разрыв. Мотивы расставания, одиночества, непонятости постоянны и в лирике Цветаевой этих лет: циклы «Гамлет» (1923, позднее разбит на отдельные стихотворения), «Федра» (1923), «Ариадна» (1923). Жажда и невозможность встречи, союз поэтов как любовный союз, плодом которого станет живое чадо — лейтмотивы цикла «Провода», обращенного к Б.Л. Пастернаку. Символом соединения разлученных становятся телеграфные провода, тянущиеся между Прагой и Москвой.
Поэтический диалог и переписка с Пастернаком, с которым до отъезда из России Цветаева близко знакома не была, стали для Цветаевой в эмиграции дружеским общением и любовью двух духовно родственных поэтов. В трех лирических стихотворениях Пастернака, обращенных к Цветаевой, нет любовных мотивов, это обращения к другу-поэту. Цветаева послужила прототипом Марии Ильиной из пастернаковского романа в стихах «Спекторский». Цветаева, уповая как на чудо, ждала личного свидания с Пастернаком; но когда он с делегацией советских писателей посетил Париж в июне 1935, их встреча обернулась беседой двух духовно и психологически далеких друг от друга людей.
Во второй половине 1925 Цветаева приняла окончательное решение покинуть Чехословакию и переселиться во Францию. Ее поступок объяснялся тяжелым материальным положением семьи; она полагала, что сможет лучше устроить себя и близких в Париже, который тогда становился центром русской литературной эмиграции. 1 ноября 1925 Цветаева с детьми приехала во французскую столицу; к Рождеству туда перебрался и Сергей Эфрон.
В Париже в ноябре 1925 она закончила поэму «Крысолов» на сюжет средневековой легенде о человеке, избавившем немецкий город Гаммельн от крыс, выманив их звуками своей чудесной дудочки; когда скаредные гаммельнские обыватели отказались заплатить ему, он вывел, наигрывая на той же дудочке, их детей и отвел на гору, где их поглотила разверзшаяся земля. Крысолов был опубликован в пражском журнале «Воля России».
Во Франции Цветаева создала еще несколько поэм. Поэма «Новогоднее» (1927) — пространная эпитафия, отклик на смерть немецкого поэта Р.-М. Рильке, с которым она и Пастернак состояли в переписке. Поэма «Воздуха» (1927), — художественное переосмысление беспосадочного перелета через Атлантический океан, совершенного американским авиатором Ч. Линдбергом. Полет летчика у Цветаевой — одновременно символ творческого парения и иносказательное, зашифрованное изображение умирания человека.
Переезд во Францию не облегчил жизнь Цветаевой и ее семьи. Сергей Эфрон, непрактичный и не приспособленный к тяготам жизни, зарабатывал немного. Цветаеву печатали мало, зачастую правили ее тексты. За все парижские годы она смогла выпустить лишь один сборник стихов – «После России» (1928). Эмигрантской литературной среде, преимущественно ориентированной на возрождение и продолжение классической традиции, были чужды эмоциональная экспрессия и гиперболизм Цветаевой, воспринимавшиеся как истеричность. Ведущие эмигрантские критики и литераторы (З.Н. Гиппиус, Г.В. Адамович, Г.В. Иванов и др.) оценивали ее творчество отрицательно. Цветаева мой пушкин краткое содержание Высокая оценка цветаевских произведений поэтом и критиком В.Ф. Ходасевичем и критиком Д.П. Святополк-Мирским, а также симпатии молодого поколения литераторов не меняли общей ситуации. Неприятие Цветаевой усугублялись ее сложным характером и репутацией мужа (Сергей Эфрон хлопотал с 1931 о советском паспорте, высказывал просоветские симпатии, работал в «Союзе возвращения на родину»). Он стал сотрудничать с советскими спецслужбами. Энтузиазм, с которым Цветаева приветствовала Маяковского, приехавшего в Париж в октябре 1928, было воспринято консервативными эмигрантскими кругами как свидетельство просоветских взглядов самой Цветаевой (на самом деле Цветаева, в отличие от мужа и детей, не питала никаких иллюзий в отношении режима в СССР и просоветски настроена не была).
Во Франции Цветаевой были созданы посвященные поэзии и поэтам циклы «Маяковскому» (1930, отклик на смерть В.В. Маяковского), «Стихи к Пушкину» (1931), «Надгробие» (1935, отклик на трагическую смерть поэта-эмигранта Н.П. Гронского), «Стихи сироте» (1936, обращены к поэту-эмигранту А.С. Штейгеру). Творчество как каторжный труд, как долг и освобождение — мотив цикла «Стол» (1933). Антитеза суетной человеческой жизни и божественных тайн и гармонии природного мира выражена в стихотворениях из цикла «Куст» (1934). В 1930-х Цветаева часто обращалась к прозе: автобиографические сочинения, эссе о Пушкине и его произведениях «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев».
Во второй половине 1930-х Цветаева испытала глубокий творческий кризис. Она почти перестала писать стихи (одно из немногих исключений — цикл «Стихи к Чехии» (1938-1939) – поэтический протест против захвата Гитлером Чехословакии. Неприятие жизни и времени — лейтмотив нескольких стихотворений, созданных в середине 1930-х. У Цветаевой произошел тяжелый конфликт с дочерью, настаивавшей, вслед за своим отцом, на отъезде в СССР. В сентябре 1937 Сергей Эфрон оказался причастен к политическому убийству бывшего агента советских спецслужб и вскоре был вынужден скрыться и бежать в СССР. Вслед за ним на родину вернулась дочь Ариадна. Цветаева осталась в Париже вдвоем с сыном. Ее долгом и желанием было соединиться с мужем и дочерью и 18 июня 1939 Цветаева с сыном вернулись на родину.
На родине Цветаева с родными первое время жили на государственной даче НКВД предоставленной С. Эфрону. Однако вскоре и Эфрон, и Ариадна были арестованы. После этого Цветаева была вынуждена скитаться. Цветаева мой пушкин краткое содержание Полгода, прежде чем получить временное (сроком на два года) жилье в Москве, она поселилась вместе с сыном в доме писателей в подмосковном поселке Голицыне. Функционеры Союза писателей отворачивались от нее, как от жены и матери «врагов народа». Подготовленный ею в 1940 сборник стихов напечатан не был. Денег катастрофически не хватало. Вскоре после начала Великой Отечественной войны, 8 августа 1941 Цветаева с сыном эвакуировались из Москвы и оказались в небольшом городке Елабуге. В Елабуге работы так же не было, у Цветаевой произошла ссора с сыном, который, по-видимому, упрекал ее в их тягостном положении. И 31 августа 1941, Марина Цветаева повесилась. Точное место ее захоронения неизвестно. Цветаева мой пушкин краткое содержание
Слишком горячая и пылкая любовь нагоняет на нас в конце концов скуку и вредна точно так же, как слишком вкусная пища для желудка.
Мой Пушкин – краткое содержание очерка Цветаевой (сюжет произведения)
Поэзия и проза! Как они могут сочетаться вместе? На этот вопрос ответ и сложен, и прост. Однажды открыв для себя мир поэзии, а затем увлекшись прозой, писатели чаще всего возвращаются к своим истокам. И нам, читателям, предоставляется возможность открыть тайны переплетения лирического и эпического в текстах их произведений.
Очерк Марины Цветаевой «Мой Пушкин» – наглядная иллюстрация к фразе «у каждого возраста свой Пушкин». Ведь она означает не только то, что, перечитывая произведения Александра Сергеевича, мы в разном возрасте находим новый смысл, но и то, что даже очень юные читатели способны осмыслить сложные тексты писателя.
Главная героиня рассказа – шестилетняя Муся. Девочка только что познакомилась с творчеством Пушкина, но большее впечатление на нее произвели главные герои романа – Татьяна и Онегин! Именно эта пара, «их любовь», как говорит Муся, а не «Евгений Онегин» в целом. Эта девочка вызывает у читателя симпатию сразу же: ее реакция на произведение А.С. Пушкина подчеркивает сильное впечатление от прочитанного одной фразой («…потому что – любовь»). Это онемение даже не дает ей возможность вернуться в реальность и произнести слова благодарности за подаренный мандарин, что вызывает недовольство со стороны матери.
Глядя на окружающих девочку людей, хочется посочувствовать героине. В такой волнительный момент ей нужно было остаться наедине со своими мыслями. Но мама, директор и Брюсова видят в Мусеньке лишь «ребенка» (об этом говорят и повторяющиеся уменьшительно-ласкательные суффиксы в имени), а «ребенок», по их мнению, не способен в шесть лет понять глубину «Евгения Онегина». Девочку даже называют «дурой» и подчеркивают, что она «упрямее десяти ослов». В таком поведении взрослых проявляется невнимательность и даже предвзятое отношение к ребенку. Цветаева в этом психологическом этюде раскрывает тему детства, подчеркивая незаурядность души Муси. Ведь именно детская душа пытается через образы Пушкина понять смысл любви, а взрослые, поставленные в противовес ей, совершенно не могут этого сделать. Создается впечатление, что мы не видим все происходящее глазами, а чувствуем сердцем девочки, настолько искренне ее отношение к Татьяне и Онегину.
Конечно же, Муся не могла в своем возрасте понять такое произведение в целом, но любовь Татьяны и Евгения изменила что-то в самой душе девочки. Она влюбилась именно в это чувство, переданное запутанными отношениями героев («Я не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну, в них обоих вместе, в любовь»). Цветаева противопоставляет мир детства, в котором живет Муся («взрослые» с ней заигрывают мандаринами, читают ей сказки, пытаются воспитывать у всех на глазах), тому взрослому миру, который вдруг открылся ей после прочтения произведения, постепенно приводя ее к осознанию понятия «любовь». Мы теперь понимаем, что состояние онемения связано у Муси с непониманием того, почему же с ней обращаются как с ребенком, если она уже поняла такие взрослые вещи.
Раскрывая тему любви, автор дважды отсылает читателя к произведению Пушкина. В самом начале девочка описывает сцену в саду, только поняв, что это и есть любовь. Но какая это любовь, Муся понимает только в конце. Ей становится ясно, что Онегин не любит Татьяну, которая понравилась девочке «немножко больше». В конце к ней приходит осознание того, что эти герои, в которых она влюбилась больше, чем в понятные для нее сказки, находятся на разных полюсах и никогда не смогут быть вместе. Этот момент вызывает сожаление именно к Мусе, потому что она, наконец, приходит к печальному выводу о невозможности счастливого конца для героев. Для Цветаевой в будущем, как она сама писала, любовь будет только неразделенной, а герои не смогут быть счастливы вечно.
Символом этой трагической любви становится «скамейка» в саду. Эта скамейка стала «предопределяющей» для Муси. Девочка очень точно подмечает значение движений героев: своим поведением Евгений показывает, что не любит Татьяну, поэтому во время разговора он стоит и не предлагает присесть на скамейку, единственную свидетельницу их объяснения; а Татьяна после признания Онегина рухнула на скамейку и «так будет сидеть вечно». Меня поразило, что шестилетняя девочка смогла понять трагизм отношений пушкинских героев. Создается впечатление, что после прочтения этого произведения Муся повзрослела лет на десять, открыв для себя сложность чувств Татьяны и Онегина. Этой девочке в будущем предстояло стать талантливым поэтом. Ей всего шесть, но уже сейчас она предчувствует что-то «свое» в произведении классика. В таком возрасте будущие великие поэты и начинают писать стихи…
Необычно и название рассказа – «Мой Пушкин». Муся (от имени которой ведется повествование) ни разу не упоминает имени писателя. Но по вопросам, которые задает ей мать, мы понимаем, что девочка знакома с творчеством этого автора (образы Рогнеды, русалки, князя, лешего отсылают читателя к предисловию поэмы «Руслан и Людмила»). А теперь, открыв для себя роман Пушкина «Евгений Онегин», она нашла что-то «особенное», что стало именно «ее в Пушкине». И это особенное (разумеется, любовь Татьяны и Онегина) повлияло на мировосприятие и будущее самой Цветаевой.
Очерк «Мой Пушкин» был написан в 1937 году, но ощущение такое, что эти события происходят в наше время. Тема детства, проблема недопонимания детей взрослыми, тема любви – все подчеркивает актуальность этого произведения, в основу которого положены собственные воспоминания поэтессы о знакомстве с творчеством Пушкина, а имя главной героини рассказа «Муси» можно назвать производным от имени Цветаевой -«Марина».
Основа произведения – это не только теплое воспоминание, но и своеобразная исповедь Цветаевой, попытка исследовать корни будущего таланта, ведь читателю всегда интересно узнать, с чего начинался путь автора в большую литературу.
Живое восприятие жизни маленькой Мусей, ее зрелость в понимании сложных вопросов любви, вдохновляющий пример того, что произведения Пушкина не только живы во все эпохи, но и способны вызвать совершенно новые эмоции даже в юном возрасте – все это помогло прочувствовать особенность лирической прозы М. Цветаевой.
Представляя своего Пушкина, М. Цветаева рассказала не только о первом впечатлении от знакомства с его творчеством, но и послужила для многих примером, как открыть для себя «своего Пушкина». Ловлю себя на мысли, что он стал и «моим»! В четвертом классе я впервые познакомилась со стихотворением «Мадонна» А.С. Пушкина. Читая его со сцены в образе Натальи Гончаровой, представляла, как за колонной может прятаться человек, который в будущем будет любить меня так же сильно, как Александр Сергеевич любил мою героиню. Но сегодня я открыла для себя не только М. Цветаеву с новой стороны, но и Пушкина, что невероятно интересно мне, как читателю.
Марина Цветаева – Мой Пушкин
Марина Цветаева – Мой Пушкин краткое содержание
«… В красной комнате был тайный шкаф.
Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери – «Дуэль».
Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням – а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый – Пушкин, отходящий – Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил.
Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета . »
Мой Пушкин – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей – «Jane Eyre» – Тайна красной комнаты.
В красной комнате был тайный шкаф.
Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери – «Дуэль».
Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням – а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый – Пушкин, отходящий – Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил.
Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, – вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, – об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. С пушкинской дуэли во мне началась сестра. Больше скажу – в слове живот для меня что-то священное, – даже простое «болит живот» меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили.
О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт – и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила – поэта. А Гончарова, как и Николай I, – всегда найдется.
– Нет, нет, нет, ты только представь себе! – говорила мать, совершенно не представляя себе этого ты. – Смертельно раненный, в снегу, а не отказался от выстрела! Прицелился, попал и еще сам себе сказал: браво! – тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: «Смертельно раненный, в крови, а простил врагу!» Отшвырнул пистолет, протянул руку, – этим, со всеми нами, явно возвращая Пушкина в его родную Африку мести и страсти и не подозревая, какой урок – если не мести, так страсти – на всю жизнь дает четырехлетней, еле грамотной мне.
Черная с белым, без единого цветного пятна, материнская спальня, черное с белым окно: снег и прутья тех деревец, черная и белая картина «Дуэль», где на белизне снега совершается черное дело: вечное черное дело убийства поэта – чернью.
Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта – убили.
С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё мое младенчество, детство, юность, – я поделила мир на поэта – и всех и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать – поэта – от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались.
Три таких картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой – «Явление Христа народу», с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно-маленького Христа; вторая, над нотной этажеркой в зале – «Татары» – татары в белых балахонах, в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина («Убийство Цезаря») и – в спальне матери – «Дуэль». Два убийства и одно явление. И все три были страшные, непонятные, угрожающие, и крещение с никогда не виденными черными кудрявыми орлоносыми голыми людьми и детьми, так заполнившими реку, что капли воды не осталось, было не менее страшное тех двух, – и все они отлично готовили ребенка к предназначенному ему страшному веку.
Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды (NB! только у негров и у старых генералов), у Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза, – черные вопреки явной светлоглазости его многочисленных портретов. (Раз негр – черные[1].)
Пушкин был такой же негр, как тот негр в Александровском пассаже, рядом с белым стоячим медведем, над вечно-сухим фонтаном, куда мы с матерью ходили посмотреть: не забил ли? Фонтаны никогда не бьют (да как это они бы делали?), русский поэт – негр, поэт – негр, и поэта – убили.
(Боже, как сбылось! Какой поэт из бывших и сущих не негр, и какого поэта – не убили?)
Но и до «Дуэли» Наумова – ибо у каждого воспоминания есть свое до-воспоминание, точно пожарная лестница, по которой спускаешься спиной, не зная, будет ли еще ступень – которая всегда оказывается – или внезапное ночное небо, на котором открываешь все новые и новые высочайшие и далечайшие звезды, – но до «Дуэли» Наумова был другой Пушкин, Пушкин, – когда я еще не знала, что Пушкин – Пушкин. Пушкин не воспоминание, а состояние, Пушкин – всегда и отвсегда, – до «Дуэли» Наумова была заря, и, из нее вырастая, в нее уходя, ее плечами рассекая, как пловец – реку, – черный человек выше всех и чернее всех – с наклоненной головой и шляпой в руке.
Памятник Пушкина был не памятник Пушкина (родительный падеж), а просто Памятник-Пушкина, в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина. То, что вечно, под дождем и под снегом, – о, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами нагруженные и осиленные африканские плечи! – плечами в зарю или в метель, прихожу я или ухожу, убегаю или добегаю, стоит с вечной шляпой в руке, называется «Памятник-Пушкина».
Памятник Пушкина был цель и предел прогулки: от памятника Пушкина – до памятника Пушкина. Памятник Пушкина был и цель бега: кто скорей добежит до Памятник-Пушкина. Только Асина нянька иногда, по простоте, сокращала: «А у Пушкина – посидим», – чем неизменно вызывала мою педантическую поправку: «Не у Пушкина, а у Памятник-Пушкина».
Памятник Пушкина был и моя первая пространственная мера: от Никитских Ворот до памятника Пушкина – верста, та самая вечная пушкинская верста, верста «Бесов», верста «Зимней дороги», верста всей пушкинской жизни и наших детских хрестоматий, полосатая и торчащая, непонятная и принятая[2].
Памятник Пушкина был – обиход, такое же действующее лицо детской жизни, как рояль или за окном городовой Игнатьев, – кстати, стоявший почти так же непреложно, только не так высоко, – памятник Пушкина был одна из двух (третьей не было) ежедневных неизбежных прогулок – на Патриаршие Пруды – или к Памятник-Пушкину. И я предпочитала – к Памятник-Пушкину, потому что мне нравилось, раскрывая и даже разрывая на бегу мою белую дедушкину карлсбадскую удавочную «кофточку», к нему бежать и, добежав, обходить, а потом, подняв голову, смотреть на чернолицего и чернорукого великана, на меня не глядящего, ни на кого и ни на что в моей жизни не похожего. А иногда просто на одной ноге обскакивать. А бегала я, несмотря на Андрюшину долговязость и Асину невесомость и собственную толстоватость – лучше их, лучше всех: от чистого чувства чести: добежать, а потом уж лопнуть. Мне приятно, что именно памятник Пушкина был первой победой моего бега.
Напишите пожалуйста краткое содержание М.И. Цветаева “Мой Пушкин”
Что ты хочешь узнать?
Ответ
Наверное, у каждого человека в мире есть своя тайна — живительный источник силы, откуда он черпает уверенность и спокойствие, радость и восхищение или печаль и грусть. Для меня этим источником является Александр Сергеевич Пушкин. Я помню, как в детстве перед сном мама тихо читала мне чудесные волшебные сказки, волнующие чувства и воображение. А потом томик стихов великого поэта на долгие годы стал моей настольной книгой.
Редеет облаков летучая гряда;Звезда печальная, вечерняя звезда,Твой луч осеребрил увядшие равнины,И дремлющий залив, и черных скал вершины.
Кто, как не Пушкин, заронил в нас зерно любви к родной природе, заставил посмотреть на мир внимательнее, доверительнее. Простые и понятные стихи великого мастера слова проникают в наши сердца, и вот уже осень — любимое время года поэта — раскрывает перед нами таинственные уголки своего золотисто-праздничного дворца:
Унылая пора! Очей очарованье!Приятна мне твоя прощальная краса —Люблю я пышное природы увяданье,В багрец и в золото одетые леса,В их сенях ветра шум и свежее дыханье,И мглой волнистою покрыты небеса,И редкий солнца луч, и первые морозы,И отдаленные седой зимы угрозы.
При кажущейся простоте пушкинский слог полон гармонии и глубокого смысла. Удивительное чувствование прекрасного Пушкин облекает в сочные и яркие образы, проникновенные и точные слова, которые делают нас душевно богаче и нравственно чище.
Творчество Александра Сергеевича наполнено, дышит любовью: к женщине, друзьям, родине. Эта любовь бывает светлой и печальной, трогательной и неистовой, жертвенной и торжественной, но всегда — всепроникающей, всепобеждающей.
Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.
Будучи еще совсем юным, гениальный поэт сумел очистить слово «любовь» от налета обыденности, затертости, мелкости и возвысить его до вершин, доступных лишь его священному дару, и нам, помогая приподняться над рутиной будничных забот. Жертвенная, бескорыстная, святая любовь — умение отдавать, ничего не требуя взамен.
Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит;Я не хочу печалить вас ничем.Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим;Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам бог любимой быть другим.
Любовь к друзьям, союз с которыми для Пушкина был «как душа, неразделим и вечен», наполняет его поэзию особым смыслом. Сам верный и преданный друг, он, как никто другой, умел поддержать товарищей в трудную минуту, утешить их, порадовать и даже спасти — когда словом, когда делом.
И в жизни сей мне будет утешенье:Мой скромный дар и счастие друзей.
Мне кажется, нет возраста, которому волшебный, блистающий, загадочный, прекрасный и неповторимый мир поэзии А. С. Пушкина был бы недоступен. Каждый найдет в нем что-то для себя: сказки, поэмы, советы, дружеские шутки, погружение в историю. Великого поэта всегда интересовали жизнь его современников и предков, человеческие судьбы, поэтому его творчество столь психологично. Материал с сайта http://iEssay.ru
Множество испытаний в жизни выпало А. С. Пушкину, но даже в трагические минуты он не впадал в отчаяние, поскольку его огромное чуткое сердце всегда было раскрыто для любви. Он верил в человека и доверял жизни, поэтому и поэзия его полна света, добра, красоты. Как писал Белинский: «Самая грусть его, несмотря на ее глубину, как-то необыкновенно светла и прозрачна, она умиряет муки души и целит раны сердца. Общий колорит поэзии Пушкина и в особенности лирической — внутренняя красота человека и лелеющая душу гуманность. В этом отношении, читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека».
Я возмужал среди печальных бурь,И дней моих поток, так долго мутный,Теперь утих дремотою минутнойИ отразил небесную лазурь.
Надолго ли. а кажется, прошлиДни мрачных бурь, дни горьких искушений.
Мой пушкин марина цветаева краткое содержание
Ариадна эфрон о марине цветаевой
Лето в городе: цитаты и статусы про долгожданное лето
Мой пушкин марина цветаева краткое содержание
мой пушкин, цветаева марина ивановна, читать онлайн, скачать бесплатно, без регистрации
Мой пушкин марина цветаева краткое содержание
- ЖАНРЫ
- АВТОРЫ
- КНИГИ 530 068
- СЕРИИ
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 458 214
Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей – «Jane Eyre» – Тайна красной комнаты.
В красной комнате был тайный шкаф.
Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери – «Дуэль».
Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням – а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый – Пушкин, отходящий – Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистных деревец, убил.
Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, – вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, – об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. С пушкинской дуэли во мне началась сестра. Больше скажу – в слове живот для меня что-то священное, – даже простое «болит живот» меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили.
О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт – и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила – поэта. А Гончарова, как и Николай I, – всегда найдется.
– Нет, нет, нет, ты только представь себе! – говорила мать, совершенно не представляя себе этого ты. – Смертельно раненный, в снегу, а не отказался от выстрела! Прицелился, попал и еще сам себе сказал: браво! – тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: «Смертельно раненный, в крови, а простил врагу!» Отшвырнул пистолет, протянул руку, – этим, со всеми нами, явно возвращая Пушкина в его родную Африку мести и страсти и не подозревая, какой урок – если не мести, так страсти – на всю жизнь дает четырехлетней, еле грамотной мне.
Черная с белым, без единого цветного пятна, материнская спальня, черное с белым окно: снег и прутья тех деревец, черная и белая картина «Дуэль», где на белизне снега совершается черное дело: вечное черное дело убийства поэта – чернью.
Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта – убили.
С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё мое младенчество, детство, юность, – я поделила мир на поэта – и всех и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать – поэта – от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались.
Три таких картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой – «Явление Христа народу», с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно-маленького Христа; вторая, над нотной этажеркой в зале – «Татары» – татары в белых балахонах, в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина («Убийство Цезаря») и – в спальне матери – «Дуэль». Два убийства и одно явление. И все три были страшные, непонятные, угрожающие, и крещение с никогда не виденными черными кудрявыми орлоносыми голыми людьми и детьми, так заполнившими реку, что капли воды не осталось, было не менее страшное тех двух, – и все они отлично готовили ребенка к предназначенному ему страшному веку.
Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды (NB! только у негров и у старых генералов), у Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза, – черные вопреки явной светлоглазости его многочисленных портретов. (Раз негр – черные[1].)
Пушкин был такой же негр, как тот негр в Александровском пассаже, рядом с белым стоячим медведем, над вечно-сухим фонтаном, куда мы с матерью ходили посмотреть: не забил ли? Фонтаны никогда не бьют (да как это они бы делали?), русский поэт – негр, поэт – негр, и поэта – убили.
(Боже, как сбылось! Какой поэт из бывших и сущих не негр, и какого поэта – не убили?)
Но и до «Дуэли» Наумова – ибо у каждого воспоминания есть свое до-воспоминание, точно пожарная лестница, по которой спускаешься спиной, не зная, будет ли еще ступень – которая всегда оказывается – или внезапное ночное небо, на котором открываешь все новые и новые высочайшие и далечайшие звезды, – но до «Дуэли» Наумова был другой Пушкин, Пушкин, – когда я еще не знала, что Пушкин – Пушкин. Пушкин не воспоминание, а состояние, Пушкин – всегда и отвсегда, – до «Дуэли» Наумова была заря, и, из нее вырастая, в нее уходя, ее плечами рассекая, как пловец – реку, – черный человек выше всех и чернее всех – с наклоненной головой и шляпой в руке.
Памятник Пушкина был не памятник Пушкина (родительный падеж), а просто Памятник-Пушкина, в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина. То, что вечно, под дождем и под снегом, – о, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами нагруженные и осиленные африканские плечи! – плечами в зарю или в метель, прихожу я или ухожу, убегаю или добегаю, стоит с вечной шляпой в руке, называется «Памятник-Пушкина».
Памятник Пушкина был цель и предел прогулки: от памятника Пушкина – до памятника Пушкина. Памятник Пушкина был и цель бега: кто скорей добежит до Памятник-Пушкина. Только Асина нянька иногда, по простоте, сокращала: «А у Пушкина – посидим», – чем неизменно вызывала мою педантическую поправку: «Не у Пушкина, а у Памятник-Пушкина».
Памятник Пушкина был и моя первая пространственная мера: от Никитских Ворот до памятника Пушкина – верста, та самая вечная пушкинская верста, верста «Бесов», верста «Зимней дороги», верста всей пушкинской жизни и наших детских хрестоматий, полосатая и торчащая, непонятная и принятая[2].
Памятник Пушкина был – обиход, такое же действующее лицо детской жизни, как рояль или за окном городовой Игнатьев, – кстати, стоявший почти так же непреложно, только не так высоко, – памятник Пушкина был одна из двух (третьей не было) ежедневных неизбежных прогулок – на Патриаршие Пруды – или к Памятник-Пушкину. И я предпочитала – к Памятник-Пушкину, потому что мне нравилось, раскрывая и даже разрывая на бегу мою белую дедушкину карлсбадскую удавочную «кофточку», к нему бежать и, добежав, обходить, а потом, подняв голову, смотреть на чернолицего и чернорукого великана, на меня не глядящего, ни на кого и ни на что в моей жизни не похожего. А иногда просто на одной ноге обскакивать. А бегала я, несмотря на Андрюшину долговязость и Асину невесомость и собственную толстоватость – лучше их, лучше всех: от чистого чувства чести: добежать, а потом уж лопнуть. Мне приятно, что именно памятник Пушкина был первой победой моего бега.
С памятником Пушкина была и отдельная игра, моя игра, а именно: приставлять к его подножию мизинную, с детский мизинец, белую фарфоровую куколку – они продавались в посудных лавках, кто в конце прошлого века в Москве рос – знает, были гномы под грибами, были дети под зонтами, – приставлять к гигантову подножью такую фигурку и, постепенно проходя взглядом снизу вверх весь гранитный отвес, пока голова не отваливалась, рост – сравнивать.
Памятник Пушкина был и моей первой встречей с черным и белым: такой черный! такая белая! – и так как черный был явлен гигантом, а белый – комической фигуркой, и так как непременно нужно выбрать, я тогда же и навсегда выбрала черного, а не белого, черное, а не белое: черную думу, черную долю, черную жизнь.
Пушкин был светловолос и светлоглаз (примеч. М. Цветаевой.)
Загрузка...