Анализ рассказа Сон смешного человека Достоевского

Конспект урока литературы в 10-м классе по рассказу Ф.М. Достоевского “Сон смешного человека”. О мужестве быть смешным

Разделы: Литература

Цель: подведение итогов изучения творчества Ф. М. Достоевского в 10 классе, воспитание креативного читателя.

1. Расширить знания учащихся о творчестве писателя.

2. Совершенствовать навыки литературоведческого анализа художественного произведения.

3. Воспитывать стремление к самовоспитанию, интерес к нравственным, философским проблемам.

Наглядность: портрет Ф. М. Достоевского, иллюстрации известных художников и учащихся к рассказу “Сон смешного человека”.

Вступительное слово учителя:

“Сон смешного человека” – одно из самых таинственных, пророческих и пушкинских творений Ф. М. Достоевского. Всего 22 книжные странички. Читать – слушать минут 40. Но как постичь, хотя бы отчасти?”

Эти слова принадлежат известному современному исследователю творчества Достоевского Юрию Карякину.

Размышление над этим рассказом будет, надеюсь, для нас с вами еще одним шагом к постижению художественного и духовного мира великого русского писателя.

Этот небольшой рассказ, по мнению критиков разных поколений,- синтез философии Достоевского. Я бы добавила – это духовное завещание писателя будущей России, а значит, и нам.

Попробуем убедиться в этом сами – через интерпретацию ключевых моментов, сильных позиций текста.

Какие сильные позиции текста вы считаете необходимо проанализировать?

Учащиеся: Название рассказа, подзаголовок “Фантастический рассказ”, вступление, эпизод “сон”, финал.

Учитель: Итак, начнем с заглавия. Кого вы считаете смешным человеком? Как в жизни относятся к смешным людям? Трудно ли быть смешным? Нужно ли мужество смешному человеку?

Учащиеся: Смешной человек не такой, как все, нелепый, достойный насмешки, издевки. Его часто не уважают, ему приходится тяжело в общении, его иногда считают глупым, не имеющим собственное достоинство.

Учитель: Каков смешной человек Достоевского? Герой рассказа?

Герой рассказа искренний, грустный, странный человек. У него израненная душа, он человек трагический, “ему все равно”, он готов на самоубийство, он сам смеется над собой, одновременно он гордый. Он из “подпольных” людей Достоевского. Смешной человек близок к таким героям писателя, как Мармеладов, Катерина Ивановна, Раскольников из романа “Преступление и наказание”. Он, как и они, в отчаянии.

Учитель: Что же спасает его от отчаяния, от самоубийства?

ЧТЕНИЕ фрагмента рассказа (глава 1 “И вот, когда я смотрел на небо, меня вдруг схватила за локоть эта девочка). Девочка вызывает в герое угрызения совести, жалость, он вспоминает ее и во сне.

Учитель: Какая постоянная тема творчества Достоевского прослеживается в образе девочки?

Учащиеся: Одна из важнейших и любимых тем Достоевского – тема детства. В романе “Преступление и наказание” много детей: это дети Катерины Ивановны, обесчещенная девочка на бульваре, девочка-невеста Свидригайлова, маленькая девочка, которая привиделась Свидригайлову в грязной гостинице перед смертью, сам Раскольников – семилетний мальчик во сне. И в других произведениях Достоевского: в рассказе “Мальчик у Христа на елке”. В романе “Братья Карамазовы” – глава “Мальчики”. Для писателя дети – это символ человеческой совести, чистоты, невинности, несправедливых страданий. Отношение к детям – критерий гуманности человека, общества.

Учитель: В рассказе “Сон смешного человека” есть не только девочка, но и другие дети – во сне героя. Обратимся к основной части произведения – к эпизоду “ сон героя”. О чем он?

ПЕРСКАЗ учащимися эпизода (гл. 3 – 5): идеальный мир на другой планете, рай, люди как дети, герой развращает их. Сон символизирует историю человечества. В 1 части сна ключевые слова “любовь”, “обожание”, во 2 – “ложь”, “сладострастие”, “ревность”, “жестокость”.

Учитель: Сравните сон смешного человека со снами Раскольникова.

Учащиеся: Сны героев отражают их внутренний мир, полный сострадания к людям, любовь к ним, стремление помочь униженным, страдающим.

Учитель: Почему герой считает себя виновником грехопадения людей? – “Я развратил их”.

Учащиеся: Автор и его герой считают, что каждый человек ответственен за все, что происходит в мире. Это можно назвать “презумпцией виновности”.

Учитель: Обратимся к финалу рассказа – самой сильной позиции текста. В чем смысл финала?

ПЕРЕСКАЗ учащимися финала. Герой решил жить, нести людям истину – любовь, начать проповедовать. Как пушкинский Пророк. Но для смешного человека проповедь не только слова, но и дела. Свою миссию он начинает с того, что находит ту девочку, которой в день перед самоубийством не помог.

Учитель: Чем близки финалы двух произведений – “Преступления и наказания” и “Сна маленького человека”?

Ученики: Для героев обоих произведений начинается новая жизнь. Она потребует от героев усилий, самопожертвования. Им понадобится мужество. Финалы этих произведений открытые, оптимистические, полные веры в человека.

Учитель: Юрий Карякин назвал рассказ “Сон смешного человека” самым пушкинским у Достоевского. Сравним его со стихотворением Пушкина “Пророк” – это любимейшее пушкинское стихотворение Достоевского.

ЧТЕНИЕ стихотворения А. С. Пушкина “Пророк”.

Ученики: Герой Достоевского и пушкинский Пророк прошли путь страданий, открыли истину и пошли проповедовать. Юрий Карякин писал: “Смешной и есть в своем роде Пророк”.

Учитель: Заканчивая уроки по творчеству Достоевского, обозначим те нравственные уроки великого писателя, которые близки и нужны вам, людям 21 века.

Ученики пишут сочинение-миниатюру “Уроки Достоевского”…

Заключительная часть урока: чтение миниатюр.

“Сон смешного человека” – очень грустный рассказ: он об одиночестве, о совести, которая не дает спокойно спать и видеть светлые сны с хрустальными дворцами и вечным летом, об ответственности каждого из нас за все, что происходит в мире, о страдании невинных детей. “Сон смешного человека” – очень современный рассказ: сколько самоубийств совершается сегодня из-за одиночества, сколько детей стало беспризорниками… Казалось бы, Достоевский, а до него Христос указали людям путь к спасению – любите друг друга, помогайте тем, кому плохо. Почему же не получается ? Главный урок Достоевского для меня : любить другого очень трудно. От слова “труд” (“трудиться”). Давайте же будем ТрудоЛюбивыми!” (Женя У. )

“Мне кажется, рассказ Ф. М. Достоевского “Сон смешного человека” – автобиографический: его автор сам прошел весь путь страданий, падений, духовных подъемов. Он услышал “Божий глас” и стал жечь сердца людей своими книгами, своим “глаголом”. Главные уроки Достоевского для меня : нет безнадежных людей и ситуаций, спасая другого – спасаешь себя, нет ничего страшнее угрызений совести”. (Стас Н. )

Список использованной литературы.

1. Достоевский Ф. М. Сон смешного человека.
2. Гарин И. И. Многоликий Достоевский. – М.,ТЕРРА, 1977.
3. Карякин Ю. Ф. Самообман Раскольникова. Роман Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание”. – М.,1976.

Философская мысль в рассказе Достоевского “Сон смешного человека”

Возможности золотого века человечества на земле. Вера, прошедшая большие испытания. Отсутствие и сущность религии в нашем земном смысле. Болезнь времени – болезнь духа и души: отсутствие высшей идеи существования. Грех лжи, полюбившийся людям.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Философская мысль в рассказе Ф.И.Достоевского

„Сон смешного человека”

(Иеромонах Силуан (Кузин)

золотой век испытания

Впервые фантастический рассказ «Сон смешного человека» был опубликован в «Дневнике писателя» в апреле 1877 года. Интересно отметить, что герой этого рассказа – «смешной человек», как он сам себя характеризует уже в первой строке повествования – видел свой сон в «прошлом ноябре», а именно 3 ноября, а в прошлом ноябре, то есть в ноябре 1876 года, в «Дневнике писателя» был опубликован другой фантастический рассказ – «Кроткая» (о безвременно погибшей молодой жизни). Случайное совпадение? Но, как бы там ни было, «Сон смешного человека» развивает философскую тему и решает идейную задачу рассказа «Кроткая».

Достоевский в рассказе «Сон смешного человека» признает возможность «золотого века человечества» на земле.

Произведение Ф.И. Достоевского современно и сейчас. В наше сложное время безразличие встречается часто. Кому-то плохо, кто-то умирает на глазах у других, а люди проходят мимо. Безразлично смотрят на страдание. Если даже и есть сочувствие в человеке, то чаще всего перевешивает мысль о своих каких-то делах, стремлениях и человек проходит мимо, думая, «мне некогда, другие помогут».

Телевизор, в котором ежедневно показывают убийства, насилие и т.д., нас делает безразличными к страданиям людей, и даже к страданиям близких.

Люди, видя всё это, стараются «сделать» себе нишу, ходят в церковь и там создают себе мир новой «планеты Земля», где все любят друг друга, стараются быть бескорыстными. И не случайно автор говорит о детях.

Когда-то герой произведения был другим, был искренним. Любил мать, отца, с состраданием относился к другим. Но время и отношение людей к нему изменили героя, его сердце покрылось коркой безразличия, как стеной, отделившей его от мира. В его голове зародилась мысль о самоубийстве – это дерзость против Того, Кто его создал. Человек не видит смысла в этой жизни. Человек теряет веру в себя, в Бога, им овладевают тоска и равнодушие: «В душе фмоей нарастала тоска по одному обстоятельству, которое было уже бесконечно выше всего меня: именно это было постигшее меня одно убеждение в том, что на свете везде все равн. Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир или если бы нигде ничего не было…».

Болезнь времени – болезнь духа и души: отсутствие «высшей идеи» существования. Это характерно и для все европейского кризиса традиционной религиозности. А из нее, из этой самой «высшей идеи», из веры выходит весь высший смысл и значение жизни, само желание жить. Но для того, чтобы искать смысл и идею, нужно сознавать необходимость этого поиска. В письме А.Н. Майкову сам Достоевский заметил (март, 1870 года): «Главный вопрос тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь – существование Божие». В записной тетради 1880-1881 годов он говорил о своей вере, прошедшей через большие испытания. «Смешного человека» же не посещает мысль о подобных исканиях.

Идеи этой «великой тоски» словно витают в воздухе, они живут и распространяются-размножаются по непостижимым для нас законам, они заразительны и не знают ни границ, ни сословий: Тоска, присущая высокообразованному и развитому уму, может передаться вдруг существу малограмотному, грубому и ни о чем никогда не заботившемуся. Объединяет же этих людей одно – потеря веры в бессмертие души человеческой.

Самоубийство же, при неверии в бессмертие, становится неизбежной необходимостью такого человека. Бессмертие, обещая вечную жизнь, крепко связывает человека с землей, как ни парадоксально это может звучать. Возникает, казалось бы, противоречие: если есть еще, кроме земной, другая жизнь, то зачем тогда цепляться за земную? Все дело в том, что с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель пребывания своего на грешной земле. Без этого убеждения в собственном бессмертии связи человека с землей рвутся, становятся тонкими и непрочными. А потеря высшего смысла (в виде той самой бессознательной тоски), несомненно, приводит к самоубийству – как единственно верному решению в сложившейся ситуации.

Бессознательная эта тоска и равнодушие «смешного человека» есть, в сущности, мертвое равновесие воли и сознания – человек пребывает в состоянии подлинной инерции. «Человек подполья» у Достоевского только говорил об инерции, а на самом деле активно отрицал мир, и для него наступает конец истории – добровольное лишение себя жизни. «Смешной человек» идет дальше – он убежден, что жизнь бессмысленна, и решает застрелиться.

Господь по разному приводит человека к Себе, по-разному открывает Истину, истинный смысл жизни, но Он открывает это тем, кто ещё способен возродиться, кто способен воспринять её. Но безразличие – это то состояние человеческой души, когда сердце не способно ничего воспринимать. Будь оно холодным или горячим – оно живое, но если человек не холоден и не горяч – это страшно и гибельно в первую очередь для самого же человека.

А что же происходит со «смешным человеком»? Его пробуждает от сна безразличия ребёнок с горячим сердцем. Девочка звала его, просила о помощи, но «смешной человек» прогнал девочку и ушел к себе «в пятый этаж», в бедную маленькую комнату с чердачным окном. Он вынул револьвер, лежащий в ящике стола и положил его перед собой. Но тут задумался «смешной человек» о девочке – почему не откликнулся он на ее призыв? А не помог-то он ей потому, что «положил» через два часа застрелиться, а в таком случае не может иметь никакого значения ни чувство жалости, ни чувство стыда после сделанной подлости.

Герой изумляется, что он вроде безразличен ко всему, но девочка вызвала у него чувство сострадания, боли – значит душа ещё жива. И в этот момент ему всё и открывается. Ему снится, но сон ли это? Он открывает для себя другой мир – его душа после самоубийства всё видит и чувствует. Он понимает, что есть «Властитель всего, что совершилось» с ним. Он был «взят из могилы каким-то темным и неизвестным существом», и они «оказались в пространстве». Существом этим «смешной человек» был вознесен на ту самую звезду, которую он видел в просвете облаков, когда вечером возвращался домой. А звезда эта оказалась планетой, совершенно подобной нашей Земле. Он увидел новую Землю, не осквернённую грехопадением, на которой живут люди, но другие. Эти люди невинны и прекрасны, и их любовь согрела и воспламенила его сердце.

Люди не испытывали грусти, ибо им не о чем было грустить. Только любовь царила там. Не было у этих людей никакой тоски оттого, что их материальные нужды удовлетворялись полностью; в их сознании не существовало антагонизма между «земным» (преходящим) и «небесным» (вечным). Сознанию этих счастливых обитателей «золотого века» свойственно было непосредственное познание тайн бытия.

Религия, в нашем, земном, смысле, у них отсутствовала, «но у них было какое-то насущное, живое и беспрерывное единение с Целым вселенной», а в смерти видели они «еще большее расширение соприкосновения с Целым вселенной». Сущностью их религии была «какая-то влюбленность друг в друга, всецелая и всеобщая»

И вдруг все это исчезает, взрывается, летит в «черную дыру»: «смешной человек», пришедший с земли, отягченный первородным грехом сын Адама, ниспроверг «золотой век». «Да, да, это кончилось тем, что я развратил их всех! Как это могло совершиться – не знаю, не помню ясно. Знаю только, что причиной грехопадения был я». Зло имеет свойство распространяться вокруг, заражать других даже на мысленном уровне.

Он увидел, что маленький грех лжи, полюбившийся людям, повлёк за собою все те грехи, которые есть у нас на земле, о которых эти люди и не помышляли, и не понимали их. Но теперь они их полюбили. Они полюбили страдание и мучение. Герой увидел всё то, что произошло с нашей Землёй. Ранее прекрасные и чистые, люди стали так же черствы и злы, как и на нашей Земле. Они не могли даже представить возможность того счастья, которое было у них. Люди смеялись даже над мыслью об этом. У них была истина, но они её потеряли, забыли.

Он видел всё это, происходившее вокруг, чувствовал свою вину с огромной силой.. Сначала «смешной человек» оказался змеем-искусителем, а затем пожелал стать спасителем-искупителем. Сколько ни упрашивал он распять его во искупление греха, над ним только смеялись, видели в нем юродивого, сумасшедшего. Более того, жители «потерянного рая» оправдывали его, «говорили, чтополучили лишь то, чего сами желали, и что все то, что есть теперь, не могло не быть». В его сердце вошли любовь, боль и скорбь об этих людях, невыносимая и мучительная, такая, что он почувствовал близкую смерть.

Очнувшись, он видит перед собой револьвер и отталкивает его от себя. К «смешному человеку» вновь вернулось непреодолимое желание жить и проповедовать. Он понял, ради чего дана жизнь. Он переродился, узнал Истину, её видел.

Он поднял руки и воззвал к вечной, открывшейся ему Истине: «Я видел истину, и видел, и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле… Главное – люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться» Из логического самоубийцы за одну ночь «смешной человек» переродился в глубоко и истово верующего человека, спешащего делать добро, нести любовь и проповедовать открывшуюся ему истину.

Ведь Истина доступна всем, но косность сердец не позволяет принять её. И как зло распространяется, так и любовь озаряет всё вокруг себя, дарит всем тепло, согревает сердца. Жить ради других – вот в чём истина и смысл жизни. Если бы все это понимали и принимали – на Земле был бы Рай.

Список использованной литературы:

1. Достоевский Ф.М. Сон смешного человека. Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Т.25. Л., 1972-1984.

2. Захаров. В.Н. Учиться России http://old.portal-slovo.ru/rus/philology/258/421/9489/&part=2

3. И.И. Евлампиев Кириллов и Христос. Самоубийцы Достоевского и проблема бессмертия

Журнальный мир

Рассказ Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека»: философия смыслов

«Сон смешного человека» появился в «Дневнике писателя» и имел подзаголовок «Фантастический рассказ», что говорит об утопическом содержании произведения. Оно написано в очень сжатой и лаконичной форме, но проблемы, которые раскрываются в нем, неисчерпаемы. В своем рассказе Ф.М. Достоевский размышляет как об одиночестве отдельного человека, так и об одиночестве и равнодушии всего человечества. Главный посыл заключается в том, что общество больно и излечить его уже никто и ничто не в состоянии.

В центральной фигуре «смешного человека» просматривается амбивалентный образ смешного и вместе с тем мудрого юродивого. Но при этом поражает полнота самосознания героя. «…Если был человек на земле, больше всех знавший про то, что я смешон, то это был сам я». Он один знает Истину, но никто ему не верит, и поэтому он смешной: «Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной — и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, — не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох, как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут» [1, с. 14].

Равнодушие главного героя и его пренебрежительное отношение к жизни зародились в один момент, когда он вдруг осознал, что «всем все равно». Главный герой рассказа находится на пороге того нигилистического восприятия жизни, когда вопросов относительно бытия настолько много, что ни наука, ни религия, ни общество не могут дать прямого ответа на них. Генезис нигилизма тесно соприкасается с пафосом науки. Человек воспринимается исключительно как часть природы. Если истина сведена к математической формуле, последняя истина мира — движение материальных частиц, а правда о человеке раскрывается на анатомическом столе, то зачем нужны эпифеномены, придуманные, навязанные человечеству — такие как добро, зло, совесть, преступление? Границы нравственности, морального долга начинают размываться. Наука силится дать ответ на любой вопрос, но очевидно, что этого недостаточно. Всё в мире материальном становится относительным: вера, добро, зло, религия. Наука не способна постичь всех глубин человеческой жизни.

Герой рассказа, казалось бы, дошел до крайней степени безразличия, отверг все, приобрел револьвер, но ощутил внезапную жалость к плачущей девочке, бегущей навстречу ему. Тем не менее он подчиняется воле рассудка, который твердит, что никакой жалости он не может испытывать, ведь скоро он умрет и все исчезнет. «Можно сказать даже так, что мир теперь как бы для меня одного и сделан: застрелюсь я, и мира не будет, по крайней мере для меня. Не говоря уже о том, что, может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое сознание, угаснет тотчас как призрак, как принадлежность лишь одного моего сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди — я-то сам один и есть» [1, с. 19].

Примечателен тот факт, что при описании внутреннего состояния героя, который находится в реальности, природа предстает перед ним во всей своей мерзости, окружающее пространство, события, люди — словом, все происходящее говорит о том, что обстановка оказывает давление на героя. Он приходит к выводу, что вся наша вселенная существует, пока мы существуем, то есть стоит ему умереть — и вся она уничтожится. Здесь Ф.М. Достоевский поднимает очень интересный философский вопрос. А что, если мир, в котором мы живем, — плод нашего воображения? Уверены ли мы, что предметы, исчезающие из поля нашего зрения, не исчезают совсем? [2] Это бедная и маленькая комната с чердачным окном, где герой сидит при свете свечи в старом покойном кресле. За перегородкой слышен шум — отставной капитан и его компания пьют водку и играют в штосс. Прошлой ночью у них была драка, но пожаловаться никто не смеет, потому что даже хозяйка боится капитана. В другой комнате живет маленькая худая женщина с тремя детьми, которые всегда болеют.

Далее — центральная тема кризисного сна; воскресение человека через познание Истины. Во сне развивается утопическая тема земного рая, пережитого героем. Причем этот рай находится на той самой звезде, которую видел герой в момент принятия решения о самоубийстве. Этот рай — точная копия нашей планеты, но имеющий существенное отличие. Люди, которых он видит на этой планете, абсолютно счастливы и живут в полной гармонии с миром и друг с другом. Когда смешной человек появляется на этой планете, происходит ужасное событие: в определенный момент в души людей закрадывается грех. Сначала они научились лгать, затем убивать, клеветать, ревновать и т.д.: «Они научились лгать и полюбили ложь и познали красоту лжи … Затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность — жестокость… скоро брызнула первая кровь: они удивились и ужаснулись, и стали расходиться, разъединяться. Явились союзы, но уже друг против друга. Начались укоры, упреки. Они узнали стыд, и стыд возвели в добродетель. Родилось понятие о чести, и в каждом союзе поднялось свое знамя … Они познали скорбь и полюбили скорбь, они жаждали мучения и говорили, что Истина достигается лишь мучением … Целые войны поднялись из-за этой идеи … Но чувство самосохранения стало быстро ослабевать, явились гордецы и сладострастники, которые прямо потребовали всего иль ничего. Для приобретения всего прибегалось к злодейству, а если оно не удавалось — к самоубийству. Явились религии с культом небытия и саморазрушения ради вечного успокоения в ничтожестве. Наконец, эти люди устали в бессмысленном труде, и на их лицах появилось страдание, и эти люди провозгласили, что страдание есть красота, ибо в страдании лишь мысль» [1, с. 23].

После пробуждения герой восклицает, что он познал Истину! Истина, в понимании героя, есть знание о совершенстве мира, о том, что могло бы быть, если бы человек не встал на путь греха. Но здесь есть некая двойственность: с одной стороны, ничего нового не открывается человечеству. «Возлюби ближнего своего как самого себя» — мы слышали это сотни раз, но герой говорит об открытии, о прозрении… Да, слышали, но не осознавали, не придавали значения, относились как к непостижимому идеалу, утопии.

В рассказе есть еще один момент, на котором стоит подробно остановиться. Главный герой обвиняет в растлении людей этой чудесной планеты самого себя. «Я простирал к ним руки, в отчаянии обвиняя, проклиная и презирая себя. Я говорил им, что все это сделал я, я один, что это я им принес разврат, заразу и ложь! Я умолял их, чтоб они распяли меня на кресте…» [1, с. 24]. Неужели герой желает быть новым Христом? Но Христос был распят за грехи человечества, которые взял на себя, однако Он не был их причиной! Что же получается: герой рассказа, являющийся грешным человеком, пришедший в их мир из-под земли, из могилы, ставший источником греха, желает быть распятым подобно Христу? Но согласно Библии источником греха является не кто иной, как сатана. То есть получается, что во сне движущей силой образа героя является именно он. Данная гипотеза подтверждается и тем, что герой кончает жизнь самоубийством.

Он поражен еще одним грехом — гордыней. И, даже будучи в могиле, заявляет: «…Знай, что никогда и никакому мучению, какое бы ни постигло меня, не сравниться с тем презрением, которое я буду молча ощущать, хотя бы в продолжение миллионов лет мученичества. » [1, с. 15] После чего темное существо и переносит героя на ту чудесную планету. И вот он, получивший инициацию сатанинской гордыни, развращает человечество, а потом умоляет распять его на кресте, чтобы искупить грехи. Но искупить грехи человечества способно абсолютно невинное существо, а перед нами одержимый гордыней самоубийца.

Финал рассказа остается открытым : герой просыпается и решает проповедовать Истину. Через всё произведение красной нитью проходит мысль о необходимости твердой веры человека в Бога. А если нет Бога, то на его место претендует сам человек, что ведет к полнейшему разрушению. Таким образом, главная мысль рассказа заключается в том, что человечество, отрицающее Бога, стоит на пути саморазрушения.

1. Достоевский Ф.М. Рассказы. — М.: Современник, 1983.

Сон смешного человека — произведение Достоевского

«Сну смешного человека» принадлежит совершенно особое место в творчестве Достоевского. Об этом произведении немало сказано крупными литературоведами. Произведение истолковано с разных сторон, но при этом в большинстве случаев игнорировалось нечто существенное: «Сон смешного человека» — рассказ фантастический. А ведь за этой жанровой характеристикой стоит немало.

Рассказ был опубликован в апрельской книжке «Дневника писателя» за 1877 год. Его значение во многом определяется темой, неотвязно мучающей писателя на протяжении всего его творческого пути. Мечта о гармоническом будущем человечества, убежденность в том, что эта мечта со временем будет осуществлена, пронизывает все творчество Достоевского, являясь его лейтмотивом. С такой же художественной силой, с какой писатель изображает торжество зла на земле, он говорит и о неизбежности в будущем утверждения правды, справедливости, человечности. Этот итог являет нам эффект контрапунктности всего мышления писателя, устойчивой двойственности всего сущего в его художественном мире.

Своему произведению Достоевский дал подзаголовок — «Фантастический рассказ». Нам это жанровое определение невозможно принять в его буквальном смысле, поскольку собственно фантастическому в рассказе уделено не так много места. Необходимо учитывать, что Достоевский понятие фантастическое, как мы уже видели, распространял не только на литературу, но и на действительность, видя в ней элементы, граничащие с тем, что не укладывается в нормальное человеческое сознание. В.А.Тунимов пишет: «Эта фантастичность во многом того же рода, как и в высоко ценимых Достоевским „Пиковой даме“ Пушкина, „петербургских повестях“ Гоголя, „русских ночах“ Одоевского, произведениях Э.По и Э.Гофмана».

«Сон смешного человека» — это рассказ о человеке, его духовных мытарствах в напряженных поисках истины. А строго фантастический элемент в этом произведении является его сюжетной конструкции.

Кто же он, «смешной человек», от лица которого ведется повествование? Рассказ состоит из пяти небольших глав. Первые две из них — главы экспозиционные. Герой говорит в них о себе как о человеке конченном, душа его настолько опустошена, что ему в жизни «стало все равно», а это значит, что все, что происходит вокруг и в мире ему безразлично.

Герой рассказа — личность сложная. В.А.Тунимов пишет: «Герой Достоевского мене всего безумный утопист, беспомощный мечтатель, все время сбивающийся с дороги. Он — пророк, возвещающий „в чине“ безумца высшую истину миру».

Подобную оценку нельзя принимать в ее исчерпывающем значении. Ведь образ этот дан в сложном, противоречивом развитии и прежде, чем стать «пророком», «смешной человек» претерпел много катастрофически страшного в своей горемычной жизни. Вкусил он в полной мере и яд «подполья», что станет ясно из дальнейшего изложения. И все этот человек с изломанной психикой сумел выбраться из бездны духовного упадка.

Но это дается ему не сразу, а только миновав острый духовный кризис. Оценивая свое крайнее неприглядное нравственное состояние «смешной человек» принимает решение о самоубийстве и подготавливается к нему вполне конкретно. Куплен и заряжен револьвер, определено время рокового выстрела. Но за несколько часов до намеченной расправы над самим собой с ним происходит событие, которое все решительно меняет. «Смешному человеку» поздно вечером, в осенней, дождливой петербургской мгле довелось встретить девочку, требующей неотложной помощи.

Драматической ситуации вполне соответствует пейзаж, вызывающий не только физический, но и душевный озноб. «Это было в мрачный, самый мрачный вечер, какой только может быть. Дождь лил весь день, и это был самый холодный и мрачный дождь, какой-то даже грозный дождь, с явной враждебностью к людям. Небо было ужасно темное, но явно можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна». В этом пейзаже подчеркивается негатив состояния природы. Этому способствуют повторы /«самый, самый»/ эпитеты, также повторяющиеся: «мрачный, мрачный, грозный, холодный» нагнетание темных красок. Все это придает пейзажу фантастический колорит.

Девочка было вся вымокшая под дождем, она плакала, выкрикивала какие-то слова, все ее поведение выражало крайнюю степень отчаяния. Она бежала за рассказчиком, как видно, находясь в состоянии ужаса, дрожала в ознобе и кричала отчаянно: «Мамочка! Мамочка!» «Смешной человек» старался от нее как-нибудь отделаться: «Я топнул на нее и крикнул. ». Отделался, как от назойливой мухи.

Этому эпизоду и образу девочки в рассказе принадлежит важное место. К тому же, следует добавить: образ страдающей девочки, в иных случаях — ребенка, является в прозе Достоевского «сквозным», тяготеющем к символу. В нем как бы воплощена вся боль человечества, которая страдает от жизненного неустройства, непоправимых бед, несущих страдания и гибель. Образ обиженной девочки мы встретим в романе «Униженные и оскорбленные» /Нелли/, в ужасном сне Свидригайлова, в исповеди Ставрогина. Образы страдающих детей занимают важное место в «Братьях Карамазовых».

Дома, глядя на заряженный пистолет и ожидая назначенного им самим часа рокового выстрела, герой рассказа вдруг стал испытывать угрызения совести от того, что не помог несчастному ребенку. Это состояние родило обжигающую мысль: оказывается, ему не все равно, что он еще не конченый человек. А это значит, ему нельзя отказываться от жизни. «Одним словом, — заключает герой, — эта девочка спасла меня, потому, что я вопросами отдалил выстрел». Утомленный переживаниями «смешной человек» засыпает, сидя за столом, и видит сон, составляющий главное содержание этого произведения.

Следующие три главы посвящены сну, следствиям, вытекающим из увиденного и пережитого. Это был сон о золотом веке, о его смысле и о том, какое влияние он оказал на заблудший ум «смешного человека».

Тема «золотого века» рождена не фантазией Достоевского, она издавна живет в художественном и философском сознании человечества. «Золотой век — это мифологическое представление, существовавшее в античном мире, о счастливом и беззаботном состоянии первобытного человечества».

Отчетливее всего представление о «золотом веке» выражено в «Трудах и днях» Гесиода и в «Метаморфозах» Овидия. Первое поколение людей, по Гесиоду, наслаждалось полным блаженством. Люди жили, как боги, не зная ни забот, ни тревог. Но за золотым веком наступил век серебряный, затем — медный и, наконец, — железный, «испорченный и жестокий, когда ни днем не прекращались труды и печали, ни ночью». Своеобразный вариант золотого века представляет библейский рассказ о жизни первых людей в раю.

Эти представления не умерли с эпохой античности. Тема «золотого века» стимулировала развитие ее в утопиях последующих столетий. Термин «утопия» ввел в научный и литературный обиход Томас Мор. Так он назвал вымышленный остров, на котором было создано идеальное общество. Этот жанр расцветает в эпоху Возрождения /Я.Гус в Чехии, Мюнцер в Германии, Мор в Англии, Кампанелла в Италии/. Вершина развития этого жанра достигнута в XVIII веке. /Сен-Симон, Фурье, Оуэн/.

Художественно реализуя утопическую мечту, Достоевский опирался на богатый опыт мировой литературы, начиная с античной и вплоть до современной как западной, так и отечественной. Ему были известны сочинения Томаса Мора / «Утопия»/, Томаса Кампанеллы /«Город солнца»/, Ф.Бэкона /«Новая Атлантида»/, в которых отражалась вера в торжество разума, утвердившего гармоничные отношения людей. Хорошо знал и ценил Достоевский утопические идеи писателей эпохи Просвещения — Ж.Ж.Руссо, Р.Оуэна, Ш.Фурье, Сен Симона. М.М.Бахтин не исключает влияния на Достоевского произведения Сирано де Бержерака «Другой свет, или государство и империи Луны», а также подчеркивает несомненное влияние на него повести Вольтера «Микромегас», утопических мотивов романа Жорж Санд и фантастического сна в романе Н.Г.Чернышевского «Что делать?». Несомненное влияние на Достоевского оказала и фантастика Эдгара По, которого писатель высоко ценил. В 1861 году им написано и опубликовано предисловие к публикации «Три рассказа Эдгара Поэ», в котором писатель выражает свое искреннее восхищение творческой манерой оригинального художественного слова. Достоевский не называет Э.По /у Достоевского — Поэ/ фантастом, но видит в его творчестве фантастичность особого рода, которая близка ему самому: «Он почти всегда берет саму исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешне или психологическое положение, и с какой силой проницательности, с какой поражающей верностию рассказывает он о состоянии души этого человека!».

«Достоевского покорило профессиональное литературное искусство По /„техника“/, в рассказах которого „сила подробностей“ и „сила воображения“ не просто размывают границу между реальным и фантастическим, но создают живую и впечатляющую иллюзию реальности фантастического».

В художественном творчестве Достоевского тема «золотого века» впервые заявляет о себе в черновиках к «Преступлению и наказанию» и «Идиоту». В романе «Бесы» содержится изложение сна Ставрогина из его исповеди. Известную картину Клод Лоррена, хранящуюся в Дрезденской галерее, Ставрогин назвал «Золотым веком»: «Это — уголок греческого архипелага. земной рай. Тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; рощи наполнялись их веселыми песнями, великий избыток непочатых сил уходил в любовь и простодушную радость. Чудный сон, высокое заблужденье!».

Сходен по содержанию и сон Версилова /роман «Подросток»/. О нем он рассказывает сыну Аркадию. Новых содержательных элементов этот сон не содержит, но примечательно само восприятие того мира гармонии, которое довелось созерцать Версилову во сне: «Ощущение счастья, мне еще неизвестно, прошло сквозь сердце мое, даже до боли; это была всечеловеческая любовь».

Что же видит в своем сне «смешной человек»? Здесь впервые в своем творчестве Достоевский рисует картину гармонического общества с достаточными подробностями. Преобладают в этих описаниях идиллические тона и краски. Они и в изображении природы, и существ этого изумительного мира, их образа жизни, нравов и обычаев.

Природа здесь явно контрастирует с доминирующими петербургскими пейзажами писателя, чаще всего «бедственными» для жителей. А здесь, на этом фантастическом острове — «Ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью, явной, видимой, почти сознательной. Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом. Птички стадами перелетали воздухе и, не боясь меня, садились мне на плечи и на руки, и радостно били меня своими милыми, трепетными крылышками».

Но главное, конечно, — люди / автор так и называет / счастливой земли. Они, в изображении автора прекрасны, счастливы и добры. «Дети солнца, дети своего солнца, о, как они были прекрасны!» «Смешной человек» был встречен ими с необыкновенной радостью. Они осыпали пришельца ласками и поцелуями. «Эти люди, радостно смеясь, теснились ко мне и ласкали меня к себе, и всякому из них хотелось успокоить меня».

Каков же образ жизни этих счастливцев, приснившихся герою рассказа? Об этом во «Сне» говорится коротко, но вместе с тем с исчерпывающей полнотой: «Они были резвы и веселы как дети. Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались свое. Легкою пищей, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных. Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле».

«Смешной человек» останавливается и на характеристике умственного состояния обитателей этого чудесного мира. Оказалось, что они «не имеют науки», «они не стремились к познанию жизни, так как жизнь их была восполнена. но знание их было глубже, чем у нашей науки». Повествователь догадывается, что эти существа, которых он называет людьми, имеют возможность какими-то таинственными путями общаться со всем живым, а главное — с космосом.

Фантастика Достоевского в «Сне» во многом питается христианским библейскими истоками. Люди на этой фантастической земле живут, словно в раю.

Но в «Сне» рисуется и картина разрушения этой созданной воображением писателя гармонии. Виновником катастрофы стал «смешной человек»: «. кончилось тем, что я развратил их всех. Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я разорил всю эту счастливую, безгрешную до меня землю. Они научились лгать и полюбили ложь. затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность — жестокость. скоро, очень скоро брызнула первая кровь».

В содержании сна «смешного человека» необходимо отметить два аспекта. Первый — это не только возможность, но и неотвратимость утверждения гармонии в человеческих отношениях. Второй — опасность разрушения этого прекрасного мира тем злым началам, которое не истреблено в душах людей.

Автор показывает, как ощущение трагизма содеянного стало поворотным моментом в мироощущении героя рассказа. Итог пережитого во сне — обретение им истины: «. Я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». Теперь герой готов проповедовать обретенную истину, служить ей. И первым реальным шагом на этом пути является то, что «ту маленькую девочку» герой рассказа отыскал.

Комментаторы «Сна смешного человека» отмечают: «Современная Достоевскому критика рассказа в сущности не заметила». Исключение6 составил лишь грязный пасквиль рецензента В.Печкина /Н.В.Успенский/, увидевший в авторе больного человека.

В 1929 году в книге М.М.Бахтина «проблемы поэтики Достоевского» содержится исчерпывающий анализ поэтики сюжета и жанровых особенностей этого рассказа. М.М.Бахтин установил, что по своей тематике «Сон смешного человека» — почти полная энциклопедия ведущих тем Достоевского.

Некоторые существенные черты «смешного человека» Бахтин находит в образах князя Мышкина, Раскольникова, Ставрогина и даже Ивана Карамзина. Сходна со «Сном» и центральная тема многих произведений Достоевского — тема перерождения и обновления человеческого характера в ходе мучительных и исцеляющих духовных коллизий.

В 1989 году появляется разбор «Сна смешного человека» в книге Ю.Ф.Карякина «Достоевский и канун XXI века» /глава «О мужестве быть смешным»/. Автор книги ставит это произведение Достоевского на одно из первых мест в его творчестве и подчеркивает его актуальность для современности. «Сон» — именно уже впрямую, — пишет Карякин, — о судьбе, о жизни и смерти всего нашего рода, о последнем и неотложном — о выборе нами этой судьбы«.

Мечта Достоевского о мировой гармонии, воплотившаяся в «снах» персонажей, не могла вполне удовлетворить писателя именно как мечта, то есть, утопия. В последний период своей творческой деятельности он настойчиво ищет земные пути и средства для обоснования «земного рая». Н.Ф.Бельчиков в статье «Золотой век» в представлении Ф.М. Достоевского«, обобщив многочисленные высказывания Достоевского в «Дневнике писателя», приходит к выводу: «Писатель верил в особое предназначение русского народа в осуществление „золотого века“ на земле».

В знаменитой речи о Пушкине, произнесенной 8 июня 1880 года в Москве, Достоевский вернулся к своим излюбленным мыслям о мировой гармонии, но уже не в порядке утопических грез и «снов», но и как вполне реальная, хотя невероятно трудная, фантастически трудная и длительная человеческая практика.

Речь Достоевского — не только о Пушкине, о его «всемирной отзывчивости», но и о России, о русском человеке. «. Назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. » Его назначение, пусть в далеком будущем — «изречь окончательное слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!».

Слово «фантазия», «фантастическое» особенно часто повторяются автором в этой речи, но не как нечто нереальное, а, напротив, вполне реальное, хотя и трудно достижимое.

Речь Достоевского о Пушкине вызвала мощный общественный резонанс. Наряду с восторженными откликами имелись и резкие критические. Касались они преимущественно философских и социальных вопросов, содержащихся в речи писателя. Самым заметным явлением явилась статья религиозного мыслителя, писателя и критика К.Н.Леонтьева «О всемирной любви», опубликованная в книге «Наши новые христиане Ф.М.Достоевский и граф Лев Толстой» /М., 1882 г/. Высоко ценя творческий талант Достоевского, Леонтьев критически оценил его идею о мировой гармонии в развитии человеческого общества. Леонтьев признал греховной саму веру Достоевского в возможность достижения на земле «мировой гармонии». По учению церкви, полагал автор статьи, подлинное блаженство для людей возможно лишь в потустороннем мире, на небе, но не на земле. «Христианство не верит, — пишет Леонтьев, — ни в лучшую автономическую мораль лица; ни в разум собирательного человечества, долженствующий рано или поздно создать рай на земле. Терпите! Всем — лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли — вот единственная возможная на земле гармония».

В оценке пушкинской речи К.Леонтьев усмотрел опасную близость к социалистическим учениям и был прав в том отношении, что Достоевский действительно одобрял гуманные принципы социалистов-утопистов. Но никакой опасности эти утопии человечеству не несли, а содержали лишь идеи о лучшем устройстве жизни не для кучки избранных, а для всех.

Творчество Достоевского, как и его мировоззрение в целом носили противоречивый характер, в чем-то писатель и заблуждался, но все, в конечном свете, пришли к единодушному мнению о Ф.М. Достоевском, как о гениальном художнике слова, чьим творениям не суждено, ни состариться, ни умереть.

Жанровая поэтика рассказа Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека» Текст научной статьи по специальности « Языкознание и литературоведение»

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Валова Дарья Максимовна

Статья посвящена некоторым жанровым особенностям рассказа Ф.М. Достоевского « Сон смешного человека». Исследователи творчества Достоевского предлагают разные и порой противоречивые жанровые определения: сон , притча, утопия , антиутопия . В первой части статьи рассматриваются утопические и антиутопические мотивы в рассказе, во второй его связь со средневековым жанром видений . Рассказ сравнивается с классическими образцами указанных жанров , выделяются сходства и различия между ними. В данной статье делается вывод о том, что « Сон смешного человека» сочетает черты разных жанров , но ни один из них нельзя считать основным. Выдвигаются предположения о том, с какой целью автор обращается к этим жанровым формам и почему некоторые их черты исчезают или видоизменяются в рассказе.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Валова Дарья Максимовна

Genre poetics of Fyodor Dostoevsky”s novel The Dream of a R >The article is dedicated to the genre features of Fyodor Dostoevsky’s novel The Dream of a R >genre definitions: dream , parable, utopia , and dystopia . The first part of the article contains the analysis of motives of utopia and dystopia , the second part describes the connection of the novel with medieval genre of visions. The novel is compared with >Dream of a R >genre forms and why some of their features disappear or are modified in the novel.

Текст научной работы на тему «Жанровая поэтика рассказа Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека»»

Драфт: молодая наука

(Новосибирский государственный университет, Новосибирск, Россия)

УДК 821.161.1-32(Достоевский Ф. М.)

ЖАНРОВАЯ ПОЭТИКА РАССКАЗА

Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА»

Аннотация. Статья посвящена некоторым жанровым особенностям рассказа Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека». Исследователи творчества Достоевского предлагают разные и порой противоречивые жанровые определения: сон, притча, утопия, антиутопия. В первой части статьи рассматриваются утопические и антиутопические мотивы в рассказе, во второй – его связь со средневековым жанром видений. Рассказ сравнивается с классическими образцами указанных жанров, выделяются сходства и различия между ними. В данной статье делается вывод о том, что «Сон смешного человека» сочетает черты разных жанров, но ни один из них нельзя считать основным. Выдвигаются предположения о том, с какой целью автор обращается к этим жанровым формам и почему некоторые их черты исчезают или видоизменяются в рассказе.

Ключевые слова: Достоевский, жанр, видение, утопия, антиутопия, сон.

Исследователи творчества Ф.М. Достоевского предлагают разные определения жанра «Сна смешного человека», несмотря на то, что по авторскому определению его следует считать фантастическим рассказом. В.В. Савельева относит рассказ к жанру сна [Савельева 2013: 43]. Многие исследователи называют «Сон» утопией, а С.Ф. Мельникова даёт неоднозначное определение: «утопия (антиутопия)» [Мельникова 2002: 63]. О.В. Червинская, в свою очередь, считает рассказ притчей-параболой [Червинская 2012].

Действительно, «Сон смешного человека» объединяет черты разных жанров. В статье мы рассматриваем три из них: утопию, антиутопию и видение.

Между сном смешного человека и утопией действительно можно найти определенные сходства. Во-первых, форма сна – одна из

Драфт: молодая наука

распространенных форм описания утопии, в том числе и в русской литературе. Здесь уместно вспомнить рассказ Сумарокова «Сон “Счастливое общество”», главу «Сон» из повести В.А. Соллогуба «Тарантас», четвертый сон Веры Павловны из романа «Что делать?» Чернышевского. Другая, не менее популярная форма рассказа о идеальном обществе – путешествие. «Сон смешного человека» объединяет обе эти формы.

Герой видит утопию глазами чужака-приезжего и с удивлением описывает идеальный мир, в который попал, и счастливых людей, живущих в гармонии с природой, не знающих горя, болезней и войн.

Расположена утопия сна «на одном из тех островов, которые составляют на нашей земле Греческий архипелаг» [Достоевский 1983: 112]. На острове располагает свою Утопию и Томас Мор. Изолированность – одна из характерных черт утопии.

Дети жителей утопии являются «детьми всех». Это ещё один мотив, который нередко можно встретить в описаниях идеальных обществ, в частности, у Кампанеллы. К его «Городу солнца» отсылает также и то, как называет смешной человек утопийцев – «дети солнца».

Мир сновидения героя – это мир всеобщего единства, любви и радости. Однако руководит этим миром не разум, а чувство, что не характерно для большинства утопий. Обычно утопия старается регламентировать все стороны человеческой жизни, создать рай на основе логики. Идеальное общество – это прежде всего общество разумное.

Совсем иначе изображает идеальный мир Достоевский. Для него основой всеобщего счастья становится всеобщая любовь, отказ от эгоизма. Заметим, что в рассказе дважды подчеркивается тот факт, что сновидение не может строиться по законам логики, что сон связан не с разумом, а с чувством. Герой утверждает: «Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце» [Достоевский 1983: 108]. В связи с этим утверждением кажется неслучайным внимание, которое смешной человек уделяет способу самоубийства: если наяву он собирался застрелиться в голову, то во сне стреляет в грудь, в сердце, не убивая мёртвого мира сознания, от которого хотел избавиться.

Нетипично для утопии отсутствие науки и внимания к труду: «Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка». Вспомним, что у Томаса Мора труд – одна из важнейших составляющих счастливой жизни. В «Утопии» появляется даже особая должность сифогрантов, назначение которых «состоит в заботе и

наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался своим ремеслом».

Утопия представляет собой некий художественно изложенный проект, план идеального общества, и следовательно, направлена в будущее. «Утопия» сна смешного человека в этом смысле гораздо сложнее. С одной стороны, мир, куда попадает смешной человек, – это земля до грехопадения, то есть своеобразный вариант Эдема. Таким образом «утопия» располагается где-то в прошлом. С другой стороны, герой называет чудесный мир «золотым веком». Такое определение, казалось бы, тоже должно отсылать к прошлому, однако это не так. В «Дневнике писателя» за 1876 г. есть заметка «Золотой век в кармане», где высказаны мысли, во многом совпадающие с идеями «Сна смешного человека» (который также был опубликован в «Дневнике писателя», но позже). «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что даже каждый из вас, если 6 только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех в этой зале и всех увлечь за собой? И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною» [Достоевский 1981: 12-13], – восклицает автор заметки. То же утверждает и смешной человек: «Если только все захотят, то сейчас все устроится». Фраза «Золотой век весь впереди» встречается в «Дневнике» ещё раз, но уже в ироническом контексте. Идею о будущем «золотом веке» Достоевский воспринял через социалистов-утопистов, эта мысль звучит, в частности, у Сен-Симона: «Золотой век, который слепое предание относило до сих пор к прошлому, находится впереди нас». Разумеется, Достоевский понимал эту идею иначе: грядущий «золотой век» мог «устроиться» только после внутренней перемены в людях, подобной той, что произошла со смешным человеком.

Таким образом, однозначно назвать сон смешного человека утопией затруднительно, несмотря на то, что часть его занимает описание идеального общества, находящегося на далёкой неизвестной звезде, то есть, буквально, «благого места, которого нет». Если для жанра утопии целью является само описание подобного общества, то в «Сне смешного человека» это описание служит другим целям, а само идеальное общество имеет ряд отличий от описанных в классических утопиях.

Окончательно разрушает утопический шаблон вторая часть сна. Именно она позволяет применить термин «антиутопия».

Драфт: молодая наука

Общество, которое только что было представлено как идеальное, превращается в свою противоположность. Если прежняя идиллия была связана с чувствами, то «антиутопия» пытается построить счастье на фундаменте разума. Утерянную истину предполагается найти с помощью науки, которая появилась после «грехопадения».

Возникают новые лозунги: «сознание жизни – выше жизни, знание законов счастья – выше счастья» [Достоевский 1983: 119]. Сам факт того, что новые идеи формулируются в виде лозунгов, заставляет вспомнить об антиутопиях XX века. В обществе, где раньше все были равны, более того – даже не задумывались о понятии «равенства», возникает рабство, начинает выстраиваться иерархия: «Явилось рабство, явилось даже добровольное рабство: слабые подчинялись охотно сильнейшим, с тем только, чтобы те помогали им давить еще слабейших, чем они сами» [Достоевский 1983: 116]. Это тоже движение в сторону антиутопического общества с его жесткой иерархией.

После возникновения идеи о том, что нужно построить новое разумное общество, воссоздать мир радости и согласия, образуются два лагеря: «премудрых» – борцов за эту идею – и «непремудрых», не желающих идею принять или не понимающих её. Начинаются войны, и «премудрые» истребляют «непремудрых».

Вторая часть сна опровергает возможность существования утопии. Если идиллия, царившая на звезде, и напоминает рай, то только рай земной. О.А. Донских пишет, что рай в истории (а не в вечности) для Достоевского невозможен: «Пока человек не преображен, он развратит все вокруг, разрушит любой рай. Переходного периода быть не может. Есть или рай или ад, никакого чистилища, потому что из чистилища дорога может вести только вниз, к земле, а не вверх к небу» [Донских 2006: 76]. Об этой невозможности сам смешной человек говорит так: «Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), – ну, а я все-таки буду проповедовать» [Достоевский 1983: 119].

Таким образом, это сновидение можно воспринимать скорее как антиутопию, которая отрицает возможность построения счастливого рационального общества на основах разума и, возможно, отрицает даже возможность существования любого идеального мира, кроме рая. Также в тексте прослеживается ряд мотивов, которые получат развитие в антиутопиях XX века.

Ещё один жанр, черты которого можно обнаружить в рассказе «Сон смешного человека», – это средневековый жанр видения, с которым Достоевский был, несомненно, знаком. Про «Данта» и его «Божественную комедию» вспоминает Иван Карамазов в главе «Великий инквизитор»; он же рассуждает о «Хождении Богородицы по мукам» – древнерусском апокрифическом видении. Очень часто упоминается в произведениях Достоевского и Апокалипсис -Откровение Иоанна Богослова, один из образцов жанра видений.

Б.И. Ярхо даёт следующую характеристику этому жанру: «Видения, несомненно, принадлежат к дидактическим жанрам, ибо цель их – открыть читателю истины, недоступные непосредственному человеческому познанию. Формальным признаком, устанавливающим (вместе с означенной целью) природу жанра, является образ ясновидца, т.е. лица, при посредстве коего содержание видения становится известным читателю. Этот образ непременно должен обладать следующими функциями: а) он должен воспринимать содержание видения чисто духовно; б) он должен ассоциировать содержание видения с чувственными восприятиями, иными словами, содержание видения непременно должно заключать в себе чувственные образы». Исследователь уточняет, что видение должно обязательно содержать один из трех мотивов: летаргическое состояние, галлюцинации (в экстазе или бреду) или сновидение. При этом не всякое сновидение можно считать видением: все сны можно разделить на «обычные, обманчивые сны, из которых не надо делать никаких выводов» и «истинные видения, заключающие в себе долю божественной истины, для всех обязательной и для всех интересной» [Ярхо 1989: 21-22].

Смешной человек говорит: «Они дразнят меня теперь тем, что ведь это был только сон. Но неужели не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне Истину? Ведь если раз узнал истину и увидел ее, то ведь знаешь, что она истина и другой нет и не может быть, спите вы или живете» [Достоевский 1983: 109]. Если для окружающих сновидение героя – это только «сон, бред, галлюцинация», то для него самого это нечто гораздо большее, чем «только сон», и он спешит проповедовать Истину, открывшуюся ему. Таким образом, смешной человек старается отграничить свое сновидение от обычных снов.

Сон смешного человека соответствует и двум другим признакам, обозначенным выше. Во-первых, герой рассказа действительно

Драфт: молодая наука

воспринимает содержание видения чисто духовно, так как все события сна не могли происходить в действительной, физической реальности; следовательно, нельзя считать его перемещения «чудесным путешествием». Во-вторых, смешной человек постоянно повторяет: «я видел ее (Истину), видел своими глазами, видел всю ее славу» [Достоевский 1983: 118].

Предметом изображения видений обычно был загробный мир. Сновидение смешного человека начинается с его самоубийства, так что всё, произошедшее после, происходит как бы «на том свете». Во время полета с таинственным проводником, возносящим его к звёздам, герой удивляется: «А, стало быть, есть и за гробом жизнь!» [Достоевский 1983: 110].

О создании, несущем смешного человека сквозь звёздные пространства, нужно сказать отдельно. «Он (визионер) имеет спутника, сопровождающего его в загробных странствиях», – пишет А.Б. Соболева. Спутник ясновидца – всегда существо иномирное, представитель «того света» [Соболева 2013: 10]. Смешной человек описывает возносящее его создание как «тёмное и неизвестное существо», которое «имело как бы лик человеческий». «Тёмное существо» знает не только о цели «путешествия», но и о том, чем оно кончится: «Увидишь все, – ответил мои спутник, и какая-то печаль послышалась в его слове» [Достоевский 1983: 111].

Душа средневекового визионера проходила через рай и ад, созерцая вечное блаженство праведников и ужасаясь мукам грешников. Сон смешного человека имеет подобную двусоставную структуру: сначала герой попадает в чудесный мир всеобщей радости – «рай», после оказывается в мире страдания, горя и скорби – в «аду». Разумеется, обозначать две части сна смешного человека как «рай» и «ад» можно только условно. Мы уже упоминали о том, что идиллический мир, в который попадает герой, отсылает или к «золотому веку», или к райскому саду. Его обитатели мало напоминают бесплотные души, а сама «утопия» очень непрочна, если её способен разрушить появление чужака. «Ад» тоже оказывается гораздо более земным и обыкновенным, чем ад средневековых видений: в нём нет ни огненных рек, ни вечной зимы, ни подвешенных за язык грешников. Кошмар, который наблюдает смешной человек, гораздо больше напоминает привычную земную реальность, негативные стороны которой несколько гиперболизированы. Для средневекового видения невозможен и тот факт, что страдающими грешниками «ада» становятся недавние праведники «рая».

Драфт: молодая наука

Таким образом, «Сон смешного человека» структурно схож с произведениями средневекового жанра видений. Герой, ведомый неким высшим существом, во сне возносится в иной, загробный мир, где он видит картины райского блаженства и адских мучений, и в результате видения герой постигает некую божественную Истину. Конечно, рассказ имеет и ряд отличий от средневековых видений. Во-первых, рай и ад в видениях строго разграничены, в то время как во сне смешного человека «адом» становится бывший «рай», а страдающими грешниками – вчерашние праведники. Во-вторых, и «рай», и «ад» сна смешного человека можно называть так лишь условно, так как они больше напоминают земную, человеческую действительность, чем владения Бога и дьявола. В-третьих, смешной человек – герой активный: он, в отличие от визионера, не просто созерцает мир, в который попал, но и определяет его судьбу.

Отметим, что «Сон смешного человека» похож скорее на западноевропейские, католические образцы видений (именно им посвящена работа Б.И. Ярхо, к которой мы обращались). Несмотря на то, что к католицизму Достоевский относился критически, жанровая форма европейского видения используется им не иронически, не пародийно: смешному человеку сон открывает ту же божественную истину, что и визионерам. Возможно, обращение к этой литературной традиции связано в данном случае с самим героем. Смешному человеку, разочаровавшемуся в жизни и в силе разума («добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было?»), дается видение не религиозное: рай в нем напоминает социалистическую утопию, а вознесение в него – космическое путешествие.

Итак, рассмотрев некоторые особенности рассказа, мы можем сделать следующий вывод: в рассказе действительно сочетаются черты разных жанров, но ни один из них нельзя считать основным.

«Сон смешного человека» не является утопией, так как Достоевский не предлагает проект идеального общества, а, напротив, скорее опровергает существующие шаблоны. Исходя из этого, можно называть рассказ антиутопией, однако разоблачение утопии – лишь одна из целей автора, причем вряд ли основная. К тому же формально жанр антиутопии окончательно складывается лишь к XX веку. Кроме двух этих жанров мы рассмотрели ещё один, ранее не отмеченный исследователями: видение. В рассказе явно видна структура европейских средневековых видений; несмотря на то, что автор наполняет её новым содержанием, нельзя говорить о том, что форма

используется пародийно: герою рассказа дается откровение, подобное тем, что давалось и визионерам.

Донских О.А. Странный рай Достоевского (по мотивам «Сна смешного человека») // Критика и семиотика. – 2006. – № 9.- С.51 -77.

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 22. -Л. : Наука, 1981.

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 25. -Л. : Наука, 1983.

Кампанелла Т. Город солнца – М. : Изд-во АН СССР, 1954. – 228

Мельникова С.Ф. Притча как форма выражения философского содержания в творчестве Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова: дис. канд. филол. наук: 10.01.01 – М. – 2002. – 164 с.

Мор Т. Утопия – М. : Наука, 1978. – 414 с.

Савельева В.В. Художественная гипнология и онейропоэтика русских писателей: Монография. – Алматы : Жазушы, 2013.- 520 с.

Соболева А.Б. Жанр видений в древнерусской литературе (на материале Азбучного патерика) [Электронный ресурс] // Проблемы исторической поэтики. -Вып. 4. : Поэтика фантастического. -Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 2013 – 460 с. Режим доступа: http://poetica.pro/konf/2013-2ZASob.pdf

Червинская О.В. “Смешной” человек Ф.М. Достоевского в жанровой перспективе текста [Электронный ресурс] // Русская литература. Исследования. – 2012. – Вып. 16. – С. 86-102. Режим доступа: http://nbuv.gov.ua/j-pdf/rli_2012_16_10.pdf

Ярхо Б.И. Средневековые латинские видения // Восток-Запад: Исследования. Переводы. Публикации. – М. : Наука, 1989. – Вып. 4. -С. 21-55.

Статья рекомендована к.ф.н., доц. Д.В. Долгушиным

Жанровая поэтика рассказа Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека» Текст научной статьи по специальности « Языкознание и литературоведение»

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Валова Дарья Максимовна

Статья посвящена некоторым жанровым особенностям рассказа Ф.М. Достоевского « Сон смешного человека». Исследователи творчества Достоевского предлагают разные и порой противоречивые жанровые определения: сон , притча, утопия , антиутопия . В первой части статьи рассматриваются утопические и антиутопические мотивы в рассказе, во второй его связь со средневековым жанром видений . Рассказ сравнивается с классическими образцами указанных жанров , выделяются сходства и различия между ними. В данной статье делается вывод о том, что « Сон смешного человека» сочетает черты разных жанров , но ни один из них нельзя считать основным. Выдвигаются предположения о том, с какой целью автор обращается к этим жанровым формам и почему некоторые их черты исчезают или видоизменяются в рассказе.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Валова Дарья Максимовна

Genre poetics of Fyodor Dostoevsky”s novel The Dream of a R >The article is dedicated to the genre features of Fyodor Dostoevsky’s novel The Dream of a R >genre definitions: dream , parable, utopia , and dystopia . The first part of the article contains the analysis of motives of utopia and dystopia , the second part describes the connection of the novel with medieval genre of visions. The novel is compared with >Dream of a R >genre forms and why some of their features disappear or are modified in the novel.

Текст научной работы на тему «Жанровая поэтика рассказа Ф. М. Достоевского «Сон смешного человека»»

Драфт: молодая наука

(Новосибирский государственный университет, Новосибирск, Россия)

УДК 821.161.1-32(Достоевский Ф. М.)

ЖАНРОВАЯ ПОЭТИКА РАССКАЗА

Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА»

Аннотация. Статья посвящена некоторым жанровым особенностям рассказа Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека». Исследователи творчества Достоевского предлагают разные и порой противоречивые жанровые определения: сон, притча, утопия, антиутопия. В первой части статьи рассматриваются утопические и антиутопические мотивы в рассказе, во второй – его связь со средневековым жанром видений. Рассказ сравнивается с классическими образцами указанных жанров, выделяются сходства и различия между ними. В данной статье делается вывод о том, что «Сон смешного человека» сочетает черты разных жанров, но ни один из них нельзя считать основным. Выдвигаются предположения о том, с какой целью автор обращается к этим жанровым формам и почему некоторые их черты исчезают или видоизменяются в рассказе.

Ключевые слова: Достоевский, жанр, видение, утопия, антиутопия, сон.

Исследователи творчества Ф.М. Достоевского предлагают разные определения жанра «Сна смешного человека», несмотря на то, что по авторскому определению его следует считать фантастическим рассказом. В.В. Савельева относит рассказ к жанру сна [Савельева 2013: 43]. Многие исследователи называют «Сон» утопией, а С.Ф. Мельникова даёт неоднозначное определение: «утопия (антиутопия)» [Мельникова 2002: 63]. О.В. Червинская, в свою очередь, считает рассказ притчей-параболой [Червинская 2012].

Действительно, «Сон смешного человека» объединяет черты разных жанров. В статье мы рассматриваем три из них: утопию, антиутопию и видение.

Между сном смешного человека и утопией действительно можно найти определенные сходства. Во-первых, форма сна – одна из

Драфт: молодая наука

распространенных форм описания утопии, в том числе и в русской литературе. Здесь уместно вспомнить рассказ Сумарокова «Сон “Счастливое общество”», главу «Сон» из повести В.А. Соллогуба «Тарантас», четвертый сон Веры Павловны из романа «Что делать?» Чернышевского. Другая, не менее популярная форма рассказа о идеальном обществе – путешествие. «Сон смешного человека» объединяет обе эти формы.

Герой видит утопию глазами чужака-приезжего и с удивлением описывает идеальный мир, в который попал, и счастливых людей, живущих в гармонии с природой, не знающих горя, болезней и войн.

Расположена утопия сна «на одном из тех островов, которые составляют на нашей земле Греческий архипелаг» [Достоевский 1983: 112]. На острове располагает свою Утопию и Томас Мор. Изолированность – одна из характерных черт утопии.

Дети жителей утопии являются «детьми всех». Это ещё один мотив, который нередко можно встретить в описаниях идеальных обществ, в частности, у Кампанеллы. К его «Городу солнца» отсылает также и то, как называет смешной человек утопийцев – «дети солнца».

Мир сновидения героя – это мир всеобщего единства, любви и радости. Однако руководит этим миром не разум, а чувство, что не характерно для большинства утопий. Обычно утопия старается регламентировать все стороны человеческой жизни, создать рай на основе логики. Идеальное общество – это прежде всего общество разумное.

Совсем иначе изображает идеальный мир Достоевский. Для него основой всеобщего счастья становится всеобщая любовь, отказ от эгоизма. Заметим, что в рассказе дважды подчеркивается тот факт, что сновидение не может строиться по законам логики, что сон связан не с разумом, а с чувством. Герой утверждает: «Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце» [Достоевский 1983: 108]. В связи с этим утверждением кажется неслучайным внимание, которое смешной человек уделяет способу самоубийства: если наяву он собирался застрелиться в голову, то во сне стреляет в грудь, в сердце, не убивая мёртвого мира сознания, от которого хотел избавиться.

Нетипично для утопии отсутствие науки и внимания к труду: «Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка». Вспомним, что у Томаса Мора труд – одна из важнейших составляющих счастливой жизни. В «Утопии» появляется даже особая должность сифогрантов, назначение которых «состоит в заботе и

наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался своим ремеслом».

Утопия представляет собой некий художественно изложенный проект, план идеального общества, и следовательно, направлена в будущее. «Утопия» сна смешного человека в этом смысле гораздо сложнее. С одной стороны, мир, куда попадает смешной человек, – это земля до грехопадения, то есть своеобразный вариант Эдема. Таким образом «утопия» располагается где-то в прошлом. С другой стороны, герой называет чудесный мир «золотым веком». Такое определение, казалось бы, тоже должно отсылать к прошлому, однако это не так. В «Дневнике писателя» за 1876 г. есть заметка «Золотой век в кармане», где высказаны мысли, во многом совпадающие с идеями «Сна смешного человека» (который также был опубликован в «Дневнике писателя», но позже). «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что даже каждый из вас, если 6 только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех в этой зале и всех увлечь за собой? И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною» [Достоевский 1981: 12-13], – восклицает автор заметки. То же утверждает и смешной человек: «Если только все захотят, то сейчас все устроится». Фраза «Золотой век весь впереди» встречается в «Дневнике» ещё раз, но уже в ироническом контексте. Идею о будущем «золотом веке» Достоевский воспринял через социалистов-утопистов, эта мысль звучит, в частности, у Сен-Симона: «Золотой век, который слепое предание относило до сих пор к прошлому, находится впереди нас». Разумеется, Достоевский понимал эту идею иначе: грядущий «золотой век» мог «устроиться» только после внутренней перемены в людях, подобной той, что произошла со смешным человеком.

Таким образом, однозначно назвать сон смешного человека утопией затруднительно, несмотря на то, что часть его занимает описание идеального общества, находящегося на далёкой неизвестной звезде, то есть, буквально, «благого места, которого нет». Если для жанра утопии целью является само описание подобного общества, то в «Сне смешного человека» это описание служит другим целям, а само идеальное общество имеет ряд отличий от описанных в классических утопиях.

Окончательно разрушает утопический шаблон вторая часть сна. Именно она позволяет применить термин «антиутопия».

Драфт: молодая наука

Общество, которое только что было представлено как идеальное, превращается в свою противоположность. Если прежняя идиллия была связана с чувствами, то «антиутопия» пытается построить счастье на фундаменте разума. Утерянную истину предполагается найти с помощью науки, которая появилась после «грехопадения».

Возникают новые лозунги: «сознание жизни – выше жизни, знание законов счастья – выше счастья» [Достоевский 1983: 119]. Сам факт того, что новые идеи формулируются в виде лозунгов, заставляет вспомнить об антиутопиях XX века. В обществе, где раньше все были равны, более того – даже не задумывались о понятии «равенства», возникает рабство, начинает выстраиваться иерархия: «Явилось рабство, явилось даже добровольное рабство: слабые подчинялись охотно сильнейшим, с тем только, чтобы те помогали им давить еще слабейших, чем они сами» [Достоевский 1983: 116]. Это тоже движение в сторону антиутопического общества с его жесткой иерархией.

После возникновения идеи о том, что нужно построить новое разумное общество, воссоздать мир радости и согласия, образуются два лагеря: «премудрых» – борцов за эту идею – и «непремудрых», не желающих идею принять или не понимающих её. Начинаются войны, и «премудрые» истребляют «непремудрых».

Вторая часть сна опровергает возможность существования утопии. Если идиллия, царившая на звезде, и напоминает рай, то только рай земной. О.А. Донских пишет, что рай в истории (а не в вечности) для Достоевского невозможен: «Пока человек не преображен, он развратит все вокруг, разрушит любой рай. Переходного периода быть не может. Есть или рай или ад, никакого чистилища, потому что из чистилища дорога может вести только вниз, к земле, а не вверх к небу» [Донских 2006: 76]. Об этой невозможности сам смешной человек говорит так: «Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!), – ну, а я все-таки буду проповедовать» [Достоевский 1983: 119].

Таким образом, это сновидение можно воспринимать скорее как антиутопию, которая отрицает возможность построения счастливого рационального общества на основах разума и, возможно, отрицает даже возможность существования любого идеального мира, кроме рая. Также в тексте прослеживается ряд мотивов, которые получат развитие в антиутопиях XX века.

Ещё один жанр, черты которого можно обнаружить в рассказе «Сон смешного человека», – это средневековый жанр видения, с которым Достоевский был, несомненно, знаком. Про «Данта» и его «Божественную комедию» вспоминает Иван Карамазов в главе «Великий инквизитор»; он же рассуждает о «Хождении Богородицы по мукам» – древнерусском апокрифическом видении. Очень часто упоминается в произведениях Достоевского и Апокалипсис -Откровение Иоанна Богослова, один из образцов жанра видений.

Б.И. Ярхо даёт следующую характеристику этому жанру: «Видения, несомненно, принадлежат к дидактическим жанрам, ибо цель их – открыть читателю истины, недоступные непосредственному человеческому познанию. Формальным признаком, устанавливающим (вместе с означенной целью) природу жанра, является образ ясновидца, т.е. лица, при посредстве коего содержание видения становится известным читателю. Этот образ непременно должен обладать следующими функциями: а) он должен воспринимать содержание видения чисто духовно; б) он должен ассоциировать содержание видения с чувственными восприятиями, иными словами, содержание видения непременно должно заключать в себе чувственные образы». Исследователь уточняет, что видение должно обязательно содержать один из трех мотивов: летаргическое состояние, галлюцинации (в экстазе или бреду) или сновидение. При этом не всякое сновидение можно считать видением: все сны можно разделить на «обычные, обманчивые сны, из которых не надо делать никаких выводов» и «истинные видения, заключающие в себе долю божественной истины, для всех обязательной и для всех интересной» [Ярхо 1989: 21-22].

Смешной человек говорит: «Они дразнят меня теперь тем, что ведь это был только сон. Но неужели не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне Истину? Ведь если раз узнал истину и увидел ее, то ведь знаешь, что она истина и другой нет и не может быть, спите вы или живете» [Достоевский 1983: 109]. Если для окружающих сновидение героя – это только «сон, бред, галлюцинация», то для него самого это нечто гораздо большее, чем «только сон», и он спешит проповедовать Истину, открывшуюся ему. Таким образом, смешной человек старается отграничить свое сновидение от обычных снов.

Сон смешного человека соответствует и двум другим признакам, обозначенным выше. Во-первых, герой рассказа действительно

Драфт: молодая наука

воспринимает содержание видения чисто духовно, так как все события сна не могли происходить в действительной, физической реальности; следовательно, нельзя считать его перемещения «чудесным путешествием». Во-вторых, смешной человек постоянно повторяет: «я видел ее (Истину), видел своими глазами, видел всю ее славу» [Достоевский 1983: 118].

Предметом изображения видений обычно был загробный мир. Сновидение смешного человека начинается с его самоубийства, так что всё, произошедшее после, происходит как бы «на том свете». Во время полета с таинственным проводником, возносящим его к звёздам, герой удивляется: «А, стало быть, есть и за гробом жизнь!» [Достоевский 1983: 110].

О создании, несущем смешного человека сквозь звёздные пространства, нужно сказать отдельно. «Он (визионер) имеет спутника, сопровождающего его в загробных странствиях», – пишет А.Б. Соболева. Спутник ясновидца – всегда существо иномирное, представитель «того света» [Соболева 2013: 10]. Смешной человек описывает возносящее его создание как «тёмное и неизвестное существо», которое «имело как бы лик человеческий». «Тёмное существо» знает не только о цели «путешествия», но и о том, чем оно кончится: «Увидишь все, – ответил мои спутник, и какая-то печаль послышалась в его слове» [Достоевский 1983: 111].

Душа средневекового визионера проходила через рай и ад, созерцая вечное блаженство праведников и ужасаясь мукам грешников. Сон смешного человека имеет подобную двусоставную структуру: сначала герой попадает в чудесный мир всеобщей радости – «рай», после оказывается в мире страдания, горя и скорби – в «аду». Разумеется, обозначать две части сна смешного человека как «рай» и «ад» можно только условно. Мы уже упоминали о том, что идиллический мир, в который попадает герой, отсылает или к «золотому веку», или к райскому саду. Его обитатели мало напоминают бесплотные души, а сама «утопия» очень непрочна, если её способен разрушить появление чужака. «Ад» тоже оказывается гораздо более земным и обыкновенным, чем ад средневековых видений: в нём нет ни огненных рек, ни вечной зимы, ни подвешенных за язык грешников. Кошмар, который наблюдает смешной человек, гораздо больше напоминает привычную земную реальность, негативные стороны которой несколько гиперболизированы. Для средневекового видения невозможен и тот факт, что страдающими грешниками «ада» становятся недавние праведники «рая».

Драфт: молодая наука

Таким образом, «Сон смешного человека» структурно схож с произведениями средневекового жанра видений. Герой, ведомый неким высшим существом, во сне возносится в иной, загробный мир, где он видит картины райского блаженства и адских мучений, и в результате видения герой постигает некую божественную Истину. Конечно, рассказ имеет и ряд отличий от средневековых видений. Во-первых, рай и ад в видениях строго разграничены, в то время как во сне смешного человека «адом» становится бывший «рай», а страдающими грешниками – вчерашние праведники. Во-вторых, и «рай», и «ад» сна смешного человека можно называть так лишь условно, так как они больше напоминают земную, человеческую действительность, чем владения Бога и дьявола. В-третьих, смешной человек – герой активный: он, в отличие от визионера, не просто созерцает мир, в который попал, но и определяет его судьбу.

Отметим, что «Сон смешного человека» похож скорее на западноевропейские, католические образцы видений (именно им посвящена работа Б.И. Ярхо, к которой мы обращались). Несмотря на то, что к католицизму Достоевский относился критически, жанровая форма европейского видения используется им не иронически, не пародийно: смешному человеку сон открывает ту же божественную истину, что и визионерам. Возможно, обращение к этой литературной традиции связано в данном случае с самим героем. Смешному человеку, разочаровавшемуся в жизни и в силе разума («добро бы я разрешил вопросы; о, ни одного не разрешил, а сколько их было?»), дается видение не религиозное: рай в нем напоминает социалистическую утопию, а вознесение в него – космическое путешествие.

Итак, рассмотрев некоторые особенности рассказа, мы можем сделать следующий вывод: в рассказе действительно сочетаются черты разных жанров, но ни один из них нельзя считать основным.

«Сон смешного человека» не является утопией, так как Достоевский не предлагает проект идеального общества, а, напротив, скорее опровергает существующие шаблоны. Исходя из этого, можно называть рассказ антиутопией, однако разоблачение утопии – лишь одна из целей автора, причем вряд ли основная. К тому же формально жанр антиутопии окончательно складывается лишь к XX веку. Кроме двух этих жанров мы рассмотрели ещё один, ранее не отмеченный исследователями: видение. В рассказе явно видна структура европейских средневековых видений; несмотря на то, что автор наполняет её новым содержанием, нельзя говорить о том, что форма

используется пародийно: герою рассказа дается откровение, подобное тем, что давалось и визионерам.

Донских О.А. Странный рай Достоевского (по мотивам «Сна смешного человека») // Критика и семиотика. – 2006. – № 9.- С.51 -77.

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 22. -Л. : Наука, 1981.

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 25. -Л. : Наука, 1983.

Кампанелла Т. Город солнца – М. : Изд-во АН СССР, 1954. – 228

Мельникова С.Ф. Притча как форма выражения философского содержания в творчестве Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова: дис. канд. филол. наук: 10.01.01 – М. – 2002. – 164 с.

Мор Т. Утопия – М. : Наука, 1978. – 414 с.

Савельева В.В. Художественная гипнология и онейропоэтика русских писателей: Монография. – Алматы : Жазушы, 2013.- 520 с.

Соболева А.Б. Жанр видений в древнерусской литературе (на материале Азбучного патерика) [Электронный ресурс] // Проблемы исторической поэтики. -Вып. 4. : Поэтика фантастического. -Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 2013 – 460 с. Режим доступа: http://poetica.pro/konf/2013-2ZASob.pdf

Червинская О.В. “Смешной” человек Ф.М. Достоевского в жанровой перспективе текста [Электронный ресурс] // Русская литература. Исследования. – 2012. – Вып. 16. – С. 86-102. Режим доступа: http://nbuv.gov.ua/j-pdf/rli_2012_16_10.pdf

Ярхо Б.И. Средневековые латинские видения // Восток-Запад: Исследования. Переводы. Публикации. – М. : Наука, 1989. – Вып. 4. -С. 21-55.

Статья рекомендована к.ф.н., доц. Д.В. Долгушиным