Дочь Ивана, мать Ивана – краткое содержание повесть Распутина (сюжет произведения)

Дочь Ивана, мать Ивана – краткое содержание повесть Распутина (сюжет произведения)

ДОЧЬ ИВАНА, МАТЬ ИВАНА

Кухонное окно было над подъездом, над его визгливой дверью, голосившей всякий раз, когда входили и выходили. В том нетерпении, горевшем огнем, в каком находилась Тамара Ивановна, она бы услышала звук двери из любого угла, даже из спальни на другой боковине квартиры, где уснул муж, но уже несколько часов продолжала стоять у окна, точно вытянувшаяся струна, направленная в улицу и ожидающая прикосновения. Но там было темно и глухо. Световое пятно от лампочки у подъезда едва доставало до низкого штакетника, которым огорожен сквер и детская площадка в нем среди высоких, шатром разбросавших ветви, старых тополей. И никто в него, в этот недвижный и блеклый световой круг, не входил. Тамара Ивановна была так напряжена, и сама пугаясь продолжительности накала внутри, до сих пор не испепелившего ее, что заметила бы любую тень в черном до темна сквере и услышала бы любой скрад шага из-за угла, если бы они только явились. Но нет, все замерло и оцепенело. С улицы, загороженной и приглушенной спящими домами, поначалу еще пошумливали машины: точно запоздавшие птицы снимались с кормежки, теперь и там вымерло.

Самый глухой час ночи, наверное, уже больше трех.

Муж спит. Как же все-таки по-разному устроены мать и отец: разве она могла бы уснуть? В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашиванья и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя свое, превращающееся затем во взрослого человека, не все она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остается в ней навсегда. И не сердце одно болело теперь у Тамары Ивановны, а вся она превратилась в сгусток боли, все в ней исходило в пытке. Но скреблось что-то и отдельно, особой болью, скреблось и скреблось, разрывая ткани и выстанывая одно слово. Скреблась она, Светка, зовущая мать…

Вечером, когда началась эта пытка, Анатолия, мужа, дома не было. Но Тамара Ивановна знала, что он у Демина, они затевали какое-то общее дело, уже с месяц дальше разговоров никуда не продвинувшееся. Заводилой был Демин, более решительный и опытный в новой жизни. Он сразу же, как только покатилась старая жизнь с высокой горки, грохоча, кувыркаясь и разбрасывая обломки, ушел с автобазы, где они с Анатолием сошлись до дружбы, поработал где-то снабженцем, а теперь имел свой киоск на центральном рынке и торговал всяким шурум-бурумом от электролампочек и краски до запчастей к автомашинам. Анатолий же застрял на базе, которой отдал двадцать лет, все реже и реже выезжал в рейсы, да и то пустяковые, возвращался обратно — стыд сказать! — то с дровами, то с навозом, а то и совсем порожняком. Терпел, терпел и дотерпелся до того, что выставляли его теперь на улицу. Отрубалась безжалостно за ненадобностью не только часть жизни, но и часть души: там, на автобазе, и встретил он Тамару, три года она рядом с мужиками крутила баранку.

Тамара Ивановна отыскала его по телефону у Демина уже после одиннадцати вечера. До этого она сбегала на соседнюю улицу к Светкиной подружке Люсе, рослой и пышной девчонке, которую можно было принять за совсем вызревшую женщину, если бы не откровенно кукольное лицо — круглое, с большими вращающимися глазами и щеками-подушечками. И по этому лицу, деланно испуганному и одновременно восторженному, нельзя было понять, говорит ли девчонка правду, будто она видела Светку только днем. Видела на рынке, они ходили спрашивать про работу, с ними была и Лида Тополь. Работы не сыскалось, и она, Люся, уехала, оставив подружек возле торгового комплекса. Когда уходила, заметила, как к Светке и Лиде подошел какой-то парень кавказской национальности в джинсовой куртке.

Один был толк от этого похода: Люся назвала адрес Лиды Тополь, та жила далеко, в микрорайоне.

После того, возвратившись домой, Тамара Ивановна и позвонила Анатолию и уже без всяких сомнений сказала, что Светка потерялась. Такого еще не бывало, чтобы она приходила позже девяти. Этот час и был ей указан как домашний порог, и задержаться где-нибудь по своей воле после девяти она бы не решилась. Ивану, младшему на год, дозволялось больше, он мог летом, как сейчас, носиться хоть до полуночи, и никого это не пугало: парень. И совсем иное дело — девчонка шестнадцати лет, хорошенькая, нетвердая, любопытная, уже и к этой поре соступившая с проложенной дороги. Она пошла в школу рано, шести лет, и рано же, после девятого класса, бросила школу, заразившись поветрием, невесть откуда налетевшим, что учиться необязательно. Пошла на девятимесячные курсы продавцов, поближе к красивой жизни. Закончила эти курсы, а на работу не берут: несовершеннолетняя. И вместе с подружками, с которыми училась на курсах, принялась похаживать на рынок, выпрашивать торгашеское занятие, трясти перед покупателем хозяйским товаром.

Анатолий приехал с Деминым, в деминской машине. Тамара Ивановна, не находя себе иного места, вот так же стояла возле кухонного окна и видела, как беззвучно и валко, вышаривая в густых сумерках дорогу в узком и дырявом, яма на яме, проезде, подплыла «семерка» и выскочил Анатолий, а выскочив, застопорил, поджидая Демина. Так легко было догадаться: не хотелось ему одному подниматься сейчас в родное гнездо с нагрянувшей туда угрозой и встретить испуганный и требовательный взгляд жены. Но и Тамара Ивановна вздохнула легче, увидев Демина. С ним надежней. Демин выбрался из машины и, как всегда, горбатисто, клонясь вперед, со свисающими с плеч длинными руками, похожий на первобытного человека, каким рисуют его в школьных учебниках, первым шагнул в подъезд. А войдя в открытую дверь, поняв по напряженному лицу Тамары Ивановны, что девчонки по-прежнему нет, сказал по обыкновению гулко и с хрипотцой:

— Не паникуй. Рано паниковать. Время-то еще детское.

Но все услышали, в том числе и сам он, что это были только слова. Ненужные слова.

Оставили дома Ивана, наказав ему не ложиться, пока они не вернутся, дежурить неотлучно у телефона, и вышли.

Ночь наступала теплая, темная и вялая, должно быть, к дождю. Прохожих уже и не было, зато разудало, почуяв свободу, неслись машины, в три-четыре года свезенные сюда со всего света, чтобы устраивать гонки. И эти гонки на чужом были теперь во всем — на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучении профессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборах и самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынуло разом как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквях, что казалось: одновременно с сумасшедшим рывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганное спячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их — одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты, закапываются в землю.

Ехали молча, только Демин покряхтывал, когда подрезали его иномарки или ослепляли мощными встречными фарами, не считая нужным переключаться на ближний свет. Спустились в центр, по старому мосту перескочили на левый берег Ангары, повернули вправо и оставили город позади. По сторонам встала темнота. Чтобы не оцепенеть, Тамара Ивановна на заднем сиденье, пригибаясь и выворачивая перед стеклом голову, принялась высматривать в небе звездочки. Их не было, широко стояло там, в высоте, как болотная ряска, радужно-гнилое свечение от электрического разлива города. Тамара Ивановна, не отыскав звездочки, стала вспоминать, загадывала ли она что-нибудь, высматривая их, но не могла вспомнить, словно разошлась, разделилась уже на две части, меж которыми слабое сообщение.

— Тихо едем? — по-своему понял ее шевеление Демин.

Валентин Распутин – Дочь Ивана, мать Ивана

Валентин Распутин – Дочь Ивана, мать Ивана краткое содержание

В центре повести — судьба рядовой современной семьи, выброшенной на обочину рыночной жизни. Мать семейства, защищая честь и безопасность своих детей, вершит над преступниками собственный суд справедливости.

Дочь Ивана, мать Ивана – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

— Не знаю, может, у них это ласковые… «Ты меня любишь?» — спрашивает. Я говорю: «Нет». Он ударит: «Любишь меня?» — «Люблю». — «Родишь мне сына?» — «Нет». Бьет. Говорю: «Рожу». — «Любишь меня?» — «Люблю».

Тамара Ивановна выдержала все. Только жалкий какой-то голос — есть, оказывается, в человеке самоговорящий голос, не мысленный, не угадывающийся, а совершенно самостоятельный, — только этот жалкий голос, по тону Светкин, но и не Светкин, как бы ее самой, но и не ее, в продолжение всей второй половины допроса тыкался ей под сердце и путано наговаривал: «Ничего, ничего… это ничего.. это к нам, принимайте гостей… мы гостям завсегда рады, мы со всяким нашим удовольствием… мы ничего… мы такие…» Этим голосом кто-то, как бы раздвоившийся в ней и счастливый от раздвоения, нахлестывал ее, издеваясь и ликуя, по-свойски находил, где ударить больнее, слащаво поддакивал удару и затаенно ждал, когда в разговоре появится новая подробность, чтобы принять ее с восторгом и значением.

— И что дальше? — спросила Тамара Ивановна у следователя, когда допрос наконец был окончен и листки протокола подписаны. — Где его будут судить?

Следователь с жалостью посмотрел на нее, заметил, что она, поднявшись, пошатывается, и уклончиво ответил:

— Судят по месту преступления. Но до суда еще далеко-о.

Последнее слово он невольно, ни на что не намекая и ни к чему не склоняясь, отправил в недосягаемые выси.

— А что — почему так далеко? — Тамара Ивановна и не заметила, что она отозвалась не на смысл, а на интонацию.

— Много чего требуется. Я еще свидетелей не опрашивал. А свидетели есть. Есть свидетели.

Началась рабочая неделя, наступил понедельник, последний день мая. Ранняя жара наконец спала, распустив зелень до последнего листочка, и тополя, клены стояли в новых и роскошных складчатых одеяниях. Ими наигрывал слабый прохладный ветерок и молодые листочки мелко трепетали, все разом радостно наговаривали. Небо было в тучах, тяжелых и рваных, солнце то показывалось, то пряталось, небо стояло высоко, отодвинувшись от большого города, который всю зиму коптил его нещадно, а теперь перешел на летнюю норму копчения. В квартире свет был пригашен не от туч, а от густой, стоящей стеной, зелени в сквере, куда смотрели три окна из четырех.

Утром, часов в десять, позвонил Цоколь, следователь, и попросил Светку прийти к нему после обеда. Разговаривала с ним Тамара Ивановна. Цоколь успокаивающе сказал, что встреча нужна для прояснения некоторых обстоятельств дела и что он будет разговаривать с потерпевшей наедине. Пусть разговаривает наедине, согласилась Тамара Ивановна, но Светку она одну не отпустит, в прокуратуру они пойдут вместе. Спустя примерно час раздался новый звонок, на этот раз разговаривал Анатолий. Он зашел в кухню к жене взвинченный, лицо напряглось и покраснело. Зашел и вышел, глянув на жену и пожалев ее. Но тут же вернулся.

— Предлагают деньги, — сказал.

— Кто-о-о? — почти спокойно спросила Тамара Ивановна, оборачиваясь от окна, возле которого проводила теперь часы, будто все еще высматривала и ждала ту, прежнюю, Светку, ушедшую из дому в пятницу. Почти спокойно спросила — больней ее боли не бывает.

— Мужской голос был, с акцентом. Предлагают тысячу. тысячу долларов, если заберем заявление обратно.

— Что ты ему сказал?

— А что я ему мог сказать? Послал подальше.

После этого решили идти в прокуратуру втроем. Стояли в коридоре, подпирали стены, пока Светка была у Цоколя… Уже и не маялись, высматривая потерянные часы, — обреченно стояли и молча ждали, что будет дальше. Быстро сновали по коридору работники прокуратуры — все с бумагами и все в спешке, и медленно, затягивая шаг, вступали в него с лестницы приглашенные, озирались, тревожным взглядом обводили коридор из конца в конец, вытягивая по-гусиному шею, заглядывали в нужный кабинет, чтобы показать себя, и, если оставались незамеченными, отыскивали место, где пристроиться. Из кабинетов доносился трезвон телефонов, иногда голоса людей, если переходили они на повышенный тон, но временами вдруг все умолкало, движение прекращалось, и тогда Тамара Ивановна делала усилие, чтобы понять, где она.

Силы ее были на исходе: три ночи без сна. Синяки под глазами, как растворимая под горем краска, расползлись по лицу, превратив его в сплошное темно-фиолетовое пятно. Камень внутри накалился так, что, казалось, уже и трескался; перед глазами порхали разноцветными бабочками вспышки; пойманной птахой трепыхалось сердце, подбито опадало, исчезало совсем; озноб просекал все тело, казалось, что и конец уже… Но нет, дыхание, спотыкаясь, возвращалось и в глазах опять ненадолго прояснялось…

Цоколь вышел из своего кабинета с чрезвычайно занятым и обремененным видом, не глядя на Тамару Ивановну и Анатолия, в два шага пересек коридор и скрылся в кабинете прокурора. Он пробыл там считанные минуты и только тогда, на обратном переходе, позволил себе заметить родителей потерпевшей и на ходу бросил:

— Прокурор хочет переговорить с вашей дочерью.

— Мы тоже пойдем! — крикнула ему вслед Тамара Ивановна.

— Нет, прокурор будет разговаривать с вашей дочерью с глазу на глаз.

Потом, спустя две недели после того, что произойдет на следующий день, придется и прокурору района давать свидетельские показания по этому делу следователю областной прокуратуры, и она, прокурор района, скажет:

— В понедельник 31 мая следователь Цоколь доложил мне, что подозреваемый и потерпевшая допрошены, подозреваемый отрицает насилие. Со слов следователя явствовало, что по предварительным данным девственная плева у потерпевшей не нарушена. По окончательному заключению медэкспертизы это оказалось недействительным, но я тогда об этом не знала. Кроме того, Цоколь сказал, что у него есть сомнения в показаниях потерпевшей. Я спросила, на чем они основаны. Он ответил, что у потерпевшей и ее матери сложные отношения, мать держит свою дочь в строгости, дочь ее боится и в связи с этим в показаниях не договаривает. Она несовершеннолетняя, но не учится, часто бывает с подругами на рынке. Я попросила следователя, чтобы он прислал потерпевшую ко мне. С нею хотела войти ее мать, но я не разрешила. Я считала, что, если действительно мать оказывает давление на дочь, то это помешает. С потерпевшей я разговаривала наедине. Потом согласилась принять ее родителей».

Это была женщина немолодая, крупная, затянутая, двигающаяся осторожно, находящаяся в стадии борьбы со своими формами, выпирающими, как тесто из квашонки, с загрубевшей темной кожей на лице и жестким голосом. Все в ней было большое — руки, ноги, грудь, голова, все подготовлялось для жизни значительной. Положение ее и было значительным, но, как и все в эти годы в сдернутой с копылков стране, не было оно достаточно прочным. Сидела она за обычным канцелярским столом, явно не подходящим для ее размера, в обычном кабинете, давно не видевшем ремонта, и такой же, как в кабинете у Цоколя, двустворчатый шкаф, забитый бумагами, ютился у стены, и такой же в углу массивный мрачный сейф, не содержащий ни единого секрета хотя бы по той причине, что секреты в этой стране были отменены, и такие же голые, без вождей и авторитетов, стены.

Русский вопрос у Валентина Распутина

О повести «Мать Ивана, дочь Ивана».

Валентин Распутин в полной мере обладает даром, отличающим русского писателя от беллетриста западного образца. Каждым своим крупным произведением он овеществляет в слове, делает осязаемой самую жгучую боль своего времени. Закономерность даже для русской литературы редкостная.

Думаю, что в первую очередь это обусловлено другим дарованием писателя: его литературное творчество внутренне непротиворечиво и цельно, чего нельзя сказать даже о таких крупных художниках, как Толстой и Лесков. И у этого качества Распутина есть свое объяснение: ему не пришлось тратить значительную часть жизни на поиск и обретение «русского пути», как тем его предшественникам, которым мешало барство или социал-демократическое воспитание. Крестьянский сын, он самим местом и временем своего рождения был поставлен на этот путь. Ему оставалось только с него не сворачивать.

Чтобы в достаточной мере оценить повесть Распутина, нужно прежде всего уяснить очевидный факт: она становится она понятной во всей своей полноте только при взгляде на нее через все предшествующие знаковые повести писателя. Именно здесь он договаривает начатое в «Живи и помни» и в «Прощании с Матерой».

То, что происходит с героями повести Распутина – семьей Воротниковых – становится последней каплей русского исхода, после которой или должно что-то произойти, или уже не может произойти нечего. Этой последней капле дано, наконец, долететь до нашего сознания, оглушенного визгом и лязгом нового времени. Дано для того, чтобы понять: русского человека вне почвы нет.

Достаточно вспомнить факты: только в годы революции Россию покинули свыше пяти миллионов человек. И где они, что с ними сталось? Уже во втором поколении их потомки не знали русского языка и старались слиться с окружающими их народами. Вы что-нибудь слышали, например, о «русской диаспоре» в США? А ведь по численности эмигрантов русские уступают только ирландцам. Это говорит не о какой-то там слабости или «размытости» русского типа, но о том, что, лишившись почвы, русские теряют и свою национальную силу. Это не просто образ, это цивилизационный диагноз.

В повести Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» мы видим итог русского исхода. С нравственной точки зрения он характеризуется онтологический растерянностью. «Что же мы за народ», «почему с нами это происходит», «что в нас сломалось»? – спрашивают себя герои повести. С точки зрения национальной итог не более утешителен: сильно «посмуглевшие» в городах потомки Иафета (что было бы невозможно в крестьянской России при стопроцентном русском населении деревень) и сами-то не очень озабочены своей национальной идентичностью.

Как же будет жить народ с затопленными родительскими могилами и церквями, с затопленной тысячелетней почвой, с «затопленной памятью»? – спрашивает Распутин в «Прощании с Матерой». В своей новой повести он показывает, как живет этот народ.

Послевоенная советская цивилизация, «коммунизм переварившая» и тайком под интернационалистский галдеж узаконившая многие основополагающие принципы цивилизации русской, сколько могла, скрывала цивилизационный переворот, происшедший после оттока русских из деревни. Во всяком случае, на уровне носившихся в воздухе фраз о «народе-труженике», «трудовой доблести», официальной пропаганде труда производительного.

Таким образом, лишенные русской почвы новые жители больших городов, – и в их числе и Тамара и Анатолий Воротниковы, – еще не сталкивались с резким, чуждым им воздухом. Однако всему бывает конец. И в 1990-е в России было легализовано то, что фактически сложилось уже к началу 1980-х. Сделано это было по-русски, одним махом, потому у героев повести и возникает чувство обвала при наступлении «новой жизни». Приглядись они пристальнее, как и все мы, к тому, что забурлило в восьмидесятых, заметь аппетиты оборотистых людей «новой формации»: партийных и комсомольских чиновников, руководителей производств, работников торговли и сферы обслуживания, увидь все это герои повести – может быть, и не стало бы для них последующее таким ударом.

Поэтому неотступное ощущение, преследующее отца и мать, Анатолия и Тамару Воротниковых – это ощущение нового, резко чуждого воздуха, принесенного «новой жизнью». Это дух торгашеской цивилизации, которая, почти не таясь, воцарилась в последние годы советской власти: дух спекуляции, наживы, блата, взятки. Оказалось, что в стране «победившего социализма» продаются и перепродаются не только заморские джинсы и подпольные видеокассеты, но и места и должности, научные степени и положение в турнирной таблице, и еще очень-очень многое. Возможность продавать все и в открытую, для героев повести, как и для большинства из нас, стала шоком.

Именно рынок как модель современного мира становится центральным местом в повествовании Распутина. До последней возможности противостоявшая стихии рынка семья Воротниковых тоже оказывается втянутой в его всепоглощающее жерло, и так же как в общенациональной жизни, в жизни семьи это столкновение цивилизаций – побеждающей рыночной и потерявшей себя земледельческой – заканчивается катастрофой. Мотыльком упорхнувшая на запах халвы и блеск всесветной толкучки, старшая дочь Света смята и изнасилована «человеком рынка», скорее всего и в Россию-то прибывшим нелегально, да только чувствующим себя в ней победителем.

И дело не в отчаянном порыве матери, застрелившей дикаря-насильника, а в том, о чем Тамара Ивановна постоянно себя спрашивает: что, разве не видела она, куда все это ведет? Разве не понимала, к какой жизни потянуло ее дочь? И отвечает сама себе: не видела. В каком-то нравственном обмороке жила все эти годы.

Но слишком просто «нравственным обмороком» объяснять все наши беды. В одной из своих статей Сергей Кара-Мурза спрашивает: разве мог бы ельцинский режим просуществовать почти десять лет, если бы на то не было согласия всего общества? И отвечает: нет. Значит, не только два процента олигархов, не только двадцать процентов чиновников всех уровней, но и большая часть населения сумела пристроиться в «новой жизни». И получила возможность «иметь». Страну продают не только Чубайсы и Абрамовичи, но и прапорщики Петровы, механизаторы Ивановы, лесники Сидоровы. Парадокс номер один: в целом жизнь стала хуже, а каждый в отдельности стал жить лучше. Такая вот плата за отказ от высокого статуса, земного могущества и исторической перспективы.

Стоит вспомнить о том, что лежит в основании любой цивилизации, что канонизирует те или иные ее принципы, накладывая печать неповторимости на целое. Я говорю, разумеется, о религии. Вспомним, что сынам Иафета, населявшим 1/6 мировой суши, было заповедано евангельскими притчами именно возделывание своей земли. И именно русские землепашцы (7/8 населения страны) в качестве сословного определения усвоили себе определение религиозное: крестьяне. Где всякий русский без труда расслышит первоначальное: «христиане».

Для сравнения заметим, что Коран не очень-то приветствует земледельческий труд, он благоволит торговле. Это не говоря уже о Талмуде, по которому едва ли не единственно важным делом являются ростовщические операции. Когда люди, воспитанные этими религиозными учениями, занимаются торговлей и финансовыми спекуляциями, они занимаются своим. И ни о каком уважении к неприспособленным и неискусным в умении наживаться представителям коренного населения России речи быть не может! Ведь русские даже и не торгуют, а всего лишь распродают, пока им есть, что распродавать – остатки державной плоти: большую и малую госсобственность, должности, звания и знания. И сами того не замечают, как более сплоченные и искусные перекупщики занимают уже не только рынки, но и посты в администрациях, кафедры, должности, подтягивая к себе своих бесчисленных родственников.

Отсюда парадокс номер два: оставаясь в численном большинстве, русские оказались в своей стране эмигрантами, которые вынуждены приспосабливаться к чуждым цивилизационным нормам. И мучительные внутренние монологи русских героев повести Распутина разбиваются об эту бесцеремонную действительность. А ведь Тамара Ивановна и ее сын Иван, задающиеся такими вопросами, это лучшие, это те, кто еще пытается понять происходящее.

Великий русский филолог Федор Буслаев приводит в одном своем сочинении древненовгородскую легенду о «благочестивом» купце-ростовщике, перед смертью покаявшемся и оставившем все деньги на строительство собора. Так вот, когда мастера, которые расписывали этот собор, спросили у епископа, где им изобразить благодетеля, епископ твердо ответил: «В аду!» Таким страшным грехом для наших предков было ростовщичество, нажива на несчастии, богатство, возникшее из пустоты…

Что же дальше будет с народом, в историческое одночасье лишившимся и родной почвы, и родного воздуха, оказавшимся в новой, агрессивной для него действительности? – спрашивают себя герои повести. Ответ один: или произойдет большая «встряска», которая вернет на место загулявшие русские головы, или наше место займут более приспособленные к жизни на барахолке чужаки. Распутин не говорит об этом открыто, но подводит к такому выводу.

В повести открывается и второй, мирный путь излечения русских от онтологического беспамятства. Он указан в образе сына Тамары Ивановны, Ивана. Это то самое поколение молодых русских людей, которым сегодня по двадцать три – двадцать семь лет. Их меньше, чем оглушенных «ящиком» и «свободой» сверстников, но присутствие этого поколения уже чувствуется. Писатель о нем только намекает, и здесь нужно отдать должное художественной аккуратности Валентина Распутина: он мало знаком с этим поколением, он их не знает в такой целостности, как Тамару и Анатолия – и умолкает.

Осмелюсь продолжить там, где поставил точку художник. У меня много друзей, кумовьев, просто «родственников по духу» в этом поколении. Им по двадцать пять – двадцать девять лет, но у них уже по двое (чаще по трое) детей, по выходным и праздникам они всей семьей в церкви, утром и вечером – на молитве. Они знают, для чего и зачем они здесь, почему они – русские. Даст Бог, к своим сорока-пятидесяти годам они вырастят и воспитают по пять-семь крепких духом и телом русских мальчиков и девочек, те – своих. Это и есть та будущая Россия, о которой пророчил Серафим Саровский. А зрители «Фабрики звезд» и «Последнего героя» вымрут. Сами собой, без СПИДа и без эпидемий.

Что же касается распоясавшихся «гостей», то поставить их на место смогут только Иваны и воспитанные ими дети, и сделать это будет не так трудно, как представляется многим.

P. S. Кстати, у Распутина в конце повести Иван едет строить храм в своем родном селе, то есть возвращается на землю. Он еще не определился, как будет жить дальше. Но, помня о том, что прокормить большую семью в городе практически невозможно, а также о той хрупкости и уязвимости, которая характеризует современную городскую цивилизацию, несложно предположить, что движение назад, на землю станет еще одним из признаков становления новой России. А земли, доставшейся от предков, у нас еще, слава Богу, много.

Дочь Ивана, мать Ивана – краткое содержание повесть Распутина (сюжет произведения)

ДОЧЬ ИВАНА, МАТЬ ИВАНА

Кухонное окно было над подъездом, над его визгливой дверью, голосившей всякий раз, когда входили и выходили. В том нетерпении, горевшем огнем, в каком находилась Тамара Ивановна, она бы услышала звук двери из любого угла, даже из спальни на другой боковине квартиры, где уснул муж, но уже несколько часов продолжала стоять у окна, точно вытянувшаяся струна, направленная в улицу и ожидающая прикосновения. Но там было темно и глухо. Световое пятно от лампочки у подъезда едва доставало до низкого штакетника, которым огорожен сквер и детская площадка в нем среди высоких, шатром разбросавших ветви, старых тополей. И никто в него, в этот недвижный и блеклый световой круг, не входил. Тамара Ивановна была так напряжена, и сама пугаясь продолжительности накала внутри, до сих пор не испепелившего ее, что заметила бы любую тень в черном до темна сквере и услышала бы любой скрад шага из-за угла, если бы они только явились. Но нет, все замерло и оцепенело. С улицы, загороженной и приглушенной спящими домами, поначалу еще пошумливали машины: точно запоздавшие птицы снимались с кормежки, теперь и там вымерло.

Самый глухой час ночи, наверное, уже больше трех.

Муж спит. Как же все-таки по-разному устроены мать и отец: разве она могла бы уснуть? В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашиванья и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя свое, превращающееся затем во взрослого человека, не все она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остается в ней навсегда. И не сердце одно болело теперь у Тамары Ивановны, а вся она превратилась в сгусток боли, все в ней исходило в пытке. Но скреблось что-то и отдельно, особой болью, скреблось и скреблось, разрывая ткани и выстанывая одно слово. Скреблась она, Светка, зовущая мать…

Вечером, когда началась эта пытка, Анатолия, мужа, дома не было. Но Тамара Ивановна знала, что он у Демина, они затевали какое-то общее дело, уже с месяц дальше разговоров никуда не продвинувшееся. Заводилой был Демин, более решительный и опытный в новой жизни. Он сразу же, как только покатилась старая жизнь с высокой горки, грохоча, кувыркаясь и разбрасывая обломки, ушел с автобазы, где они с Анатолием сошлись до дружбы, поработал где-то снабженцем, а теперь имел свой киоск на центральном рынке и торговал всяким шурум-бурумом от электролампочек и краски до запчастей к автомашинам. Анатолий же застрял на базе, которой отдал двадцать лет, все реже и реже выезжал в рейсы, да и то пустяковые, возвращался обратно — стыд сказать! — то с дровами, то с навозом, а то и совсем порожняком. Терпел, терпел и дотерпелся до того, что выставляли его теперь на улицу. Отрубалась безжалостно за ненадобностью не только часть жизни, но и часть души: там, на автобазе, и встретил он Тамару, три года она рядом с мужиками крутила баранку.

Тамара Ивановна отыскала его по телефону у Демина уже после одиннадцати вечера. До этого она сбегала на соседнюю улицу к Светкиной подружке Люсе, рослой и пышной девчонке, которую можно было принять за совсем вызревшую женщину, если бы не откровенно кукольное лицо — круглое, с большими вращающимися глазами и щеками-подушечками. И по этому лицу, деланно испуганному и одновременно восторженному, нельзя было понять, говорит ли девчонка правду, будто она видела Светку только днем. Видела на рынке, они ходили спрашивать про работу, с ними была и Лида Тополь. Работы не сыскалось, и она, Люся, уехала, оставив подружек возле торгового комплекса. Когда уходила, заметила, как к Светке и Лиде подошел какой-то парень кавказской национальности в джинсовой куртке.

Один был толк от этого похода: Люся назвала адрес Лиды Тополь, та жила далеко, в микрорайоне.

После того, возвратившись домой, Тамара Ивановна и позвонила Анатолию и уже без всяких сомнений сказала, что Светка потерялась. Такого еще не бывало, чтобы она приходила позже девяти. Этот час и был ей указан как домашний порог, и задержаться где-нибудь по своей воле после девяти она бы не решилась. Ивану, младшему на год, дозволялось больше, он мог летом, как сейчас, носиться хоть до полуночи, и никого это не пугало: парень. И совсем иное дело — девчонка шестнадцати лет, хорошенькая, нетвердая, любопытная, уже и к этой поре соступившая с проложенной дороги. Она пошла в школу рано, шести лет, и рано же, после девятого класса, бросила школу, заразившись поветрием, невесть откуда налетевшим, что учиться необязательно. Пошла на девятимесячные курсы продавцов, поближе к красивой жизни. Закончила эти курсы, а на работу не берут: несовершеннолетняя. И вместе с подружками, с которыми училась на курсах, принялась похаживать на рынок, выпрашивать торгашеское занятие, трясти перед покупателем хозяйским товаром.

Анатолий приехал с Деминым, в деминской машине. Тамара Ивановна, не находя себе иного места, вот так же стояла возле кухонного окна и видела, как беззвучно и валко, вышаривая в густых сумерках дорогу в узком и дырявом, яма на яме, проезде, подплыла «семерка» и выскочил Анатолий, а выскочив, застопорил, поджидая Демина. Так легко было догадаться: не хотелось ему одному подниматься сейчас в родное гнездо с нагрянувшей туда угрозой и встретить испуганный и требовательный взгляд жены. Но и Тамара Ивановна вздохнула легче, увидев Демина. С ним надежней. Демин выбрался из машины и, как всегда, горбатисто, клонясь вперед, со свисающими с плеч длинными руками, похожий на первобытного человека, каким рисуют его в школьных учебниках, первым шагнул в подъезд. А войдя в открытую дверь, поняв по напряженному лицу Тамары Ивановны, что девчонки по-прежнему нет, сказал по обыкновению гулко и с хрипотцой:

— Не паникуй. Рано паниковать. Время-то еще детское.

Но все услышали, в том числе и сам он, что это были только слова. Ненужные слова.

Оставили дома Ивана, наказав ему не ложиться, пока они не вернутся, дежурить неотлучно у телефона, и вышли.

Ночь наступала теплая, темная и вялая, должно быть, к дождю. Прохожих уже и не было, зато разудало, почуяв свободу, неслись машины, в три-четыре года свезенные сюда со всего света, чтобы устраивать гонки. И эти гонки на чужом были теперь во всем — на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучении профессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборах и самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынуло разом как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквях, что казалось: одновременно с сумасшедшим рывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганное спячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их — одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты, закапываются в землю.

Ехали молча, только Демин покряхтывал, когда подрезали его иномарки или ослепляли мощными встречными фарами, не считая нужным переключаться на ближний свет. Спустились в центр, по старому мосту перескочили на левый берег Ангары, повернули вправо и оставили город позади. По сторонам встала темнота. Чтобы не оцепенеть, Тамара Ивановна на заднем сиденье, пригибаясь и выворачивая перед стеклом голову, принялась высматривать в небе звездочки. Их не было, широко стояло там, в высоте, как болотная ряска, радужно-гнилое свечение от электрического разлива города. Тамара Ивановна, не отыскав звездочки, стала вспоминать, загадывала ли она что-нибудь, высматривая их, но не могла вспомнить, словно разошлась, разделилась уже на две части, меж которыми слабое сообщение.

— Тихо едем? — по-своему понял ее шевеление Демин.

Валентин Распутин – Дочь Ивана, мать Ивана

Валентин Распутин – Дочь Ивана, мать Ивана краткое содержание

В центре повести — судьба рядовой современной семьи, выброшенной на обочину рыночной жизни. Мать семейства, защищая честь и безопасность своих детей, вершит над преступниками собственный суд справедливости.

Дочь Ивана, мать Ивана – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

ДОЧЬ ИВАНА, МАТЬ ИВАНА

Повесть

Кухонное окно было над подъездом, над его визгливой дверью, голосившей всякий раз, когда входили и выходили. В том нетерпении, горевшем огнем, в каком находилась Тамара Ивановна, она бы услышала звук двери из любого угла, даже из спальни на другой боковине квартиры, где уснул муж, но уже несколько часов продолжала стоять у окна, точно вытянувшаяся струна, направленная в улицу и ожидающая прикосновения. Но там было темно и глухо. Световое пятно от лампочки у подъезда едва доставало до низкого штакетника, которым огорожен сквер и детская площадка в нем среди высоких, шатром разбросавших ветви, старых тополей. И никто в него, в этот недвижный и блеклый световой круг, не входил. Тамара Ивановна была так напряжена, и сама пугаясь продолжительности накала внутри, до сих пор не испепелившего ее, что заметила бы любую тень в черном до темна сквере и услышала бы любой скрад шага из-за угла, если бы они только явились. Но нет, все замерло и оцепенело. С улицы, загороженной и приглушенной спящими домами, поначалу еще пошумливали машины: точно запоздавшие птицы снимались с кормежки, теперь и там вымерло.

Самый глухой час ночи, наверное, уже больше трех.

Муж спит. Как же все-таки по-разному устроены мать и отец: разве она могла бы уснуть? В детях, может, и есть половина отца, да только малая она, эта половина, без вынашиванья и без того вечного, неизносного присутствия в своем чреве, которое чувствует мать. И, рожая дитя свое, превращающееся затем во взрослого человека, не все она в родах и корчах выносит наружу: впитавшееся в стенки то же самое дитя остается в ней навсегда. И не сердце одно болело теперь у Тамары Ивановны, а вся она превратилась в сгусток боли, все в ней исходило в пытке. Но скреблось что-то и отдельно, особой болью, скреблось и скреблось, разрывая ткани и выстанывая одно слово. Скреблась она, Светка, зовущая мать…

Вечером, когда началась эта пытка, Анатолия, мужа, дома не было. Но Тамара Ивановна знала, что он у Демина, они затевали какое-то общее дело, уже с месяц дальше разговоров никуда не продвинувшееся. Заводилой был Демин, более решительный и опытный в новой жизни. Он сразу же, как только покатилась старая жизнь с высокой горки, грохоча, кувыркаясь и разбрасывая обломки, ушел с автобазы, где они с Анатолием сошлись до дружбы, поработал где-то снабженцем, а теперь имел свой киоск на центральном рынке и торговал всяким шурум-бурумом от электролампочек и краски до запчастей к автомашинам. Анатолий же застрял на базе, которой отдал двадцать лет, все реже и реже выезжал в рейсы, да и то пустяковые, возвращался обратно — стыд сказать! — то с дровами, то с навозом, а то и совсем порожняком. Терпел, терпел и дотерпелся до того, что выставляли его теперь на улицу. Отрубалась безжалостно за ненадобностью не только часть жизни, но и часть души: там, на автобазе, и встретил он Тамару, три года она рядом с мужиками крутила баранку.

Тамара Ивановна отыскала его по телефону у Демина уже после одиннадцати вечера. До этого она сбегала на соседнюю улицу к Светкиной подружке Люсе, рослой и пышной девчонке, которую можно было принять за совсем вызревшую женщину, если бы не откровенно кукольное лицо — круглое, с большими вращающимися глазами и щеками-подушечками. И по этому лицу, деланно испуганному и одновременно восторженному, нельзя было понять, говорит ли девчонка правду, будто она видела Светку только днем. Видела на рынке, они ходили спрашивать про работу, с ними была и Лида Тополь. Работы не сыскалось, и она, Люся, уехала, оставив подружек возле торгового комплекса. Когда уходила, заметила, как к Светке и Лиде подошел какой-то парень кавказской национальности в джинсовой куртке.

Один был толк от этого похода: Люся назвала адрес Лиды Тополь, та жила далеко, в микрорайоне.

После того, возвратившись домой, Тамара Ивановна и позвонила Анатолию и уже без всяких сомнений сказала, что Светка потерялась. Такого еще не бывало, чтобы она приходила позже девяти. Этот час и был ей указан как домашний порог, и задержаться где-нибудь по своей воле после девяти она бы не решилась. Ивану, младшему на год, дозволялось больше, он мог летом, как сейчас, носиться хоть до полуночи, и никого это не пугало: парень. И совсем иное дело — девчонка шестнадцати лет, хорошенькая, нетвердая, любопытная, уже и к этой поре соступившая с проложенной дороги. Она пошла в школу рано, шести лет, и рано же, после девятого класса, бросила школу, заразившись поветрием, невесть откуда налетевшим, что учиться необязательно. Пошла на девятимесячные курсы продавцов, поближе к красивой жизни. Закончила эти курсы, а на работу не берут: несовершеннолетняя. И вместе с подружками, с которыми училась на курсах, принялась похаживать на рынок, выпрашивать торгашеское занятие, трясти перед покупателем хозяйским товаром.

Анатолий приехал с Деминым, в деминской машине. Тамара Ивановна, не находя себе иного места, вот так же стояла возле кухонного окна и видела, как беззвучно и валко, вышаривая в густых сумерках дорогу в узком и дырявом, яма на яме, проезде, подплыла «семерка» и выскочил Анатолий, а выскочив, застопорил, поджидая Демина. Так легко было догадаться: не хотелось ему одному подниматься сейчас в родное гнездо с нагрянувшей туда угрозой и встретить испуганный и требовательный взгляд жены. Но и Тамара Ивановна вздохнула легче, увидев Демина. С ним надежней. Демин выбрался из машины и, как всегда, горбатисто, клонясь вперед, со свисающими с плеч длинными руками, похожий на первобытного человека, каким рисуют его в школьных учебниках, первым шагнул в подъезд. А войдя в открытую дверь, поняв по напряженному лицу Тамары Ивановны, что девчонки по-прежнему нет, сказал по обыкновению гулко и с хрипотцой:

— Не паникуй. Рано паниковать. Время-то еще детское.

Но все услышали, в том числе и сам он, что это были только слова. Ненужные слова.

Оставили дома Ивана, наказав ему не ложиться, пока они не вернутся, дежурить неотлучно у телефона, и вышли.

Ночь наступала теплая, темная и вялая, должно быть, к дождю. Прохожих уже и не было, зато разудало, почуяв свободу, неслись машины, в три-четыре года свезенные сюда со всего света, чтобы устраивать гонки. И эти гонки на чужом были теперь во всем — на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучении профессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборах и самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынуло разом как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквях, что казалось: одновременно с сумасшедшим рывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганное спячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их — одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты, закапываются в землю.

Рецензия на повесть В. Г. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»
учебно-методический материал по литературе (10 класс) на тему

Рецензия информирует о произведении В.Г.Распутина, содержит его краткий анализ и оценку.

Скачать:

Предварительный просмотр:

1. Понятие термина «рецензия»

Рецензия — жанр журналистики , а также научной и художественной критики. Рецензия информирует о новом произведении, содержит его краткий анализ и оценку. В переводе с латинского «recensio» означает «просмотр, сообщение, оценка, отзыв о чем-либо». Рецензия — это жанр, основу которого составляет отзыв (прежде всего — критический) о произведении художественной литературы, искусства, науки, журналистики и т. п. Исследователь А. Тертычный в книге «Жанры периодической печати» считает рецензию публицистическим жанром журналистики [1] . Особой разновидностью рецензии является научная рецензия , или рецензия на научную работу. Предметом рецензии выступают информационные явления — книги, брошюры, спектакли, кинофильмы, телепередачи, игры.

Как правило, рецензия посвящена одному произведению. В иных случаях можно говорить о поджанрах — сборной рецензии (рассматривается несколько произведений) и монографической рецензии (рассматриваются произведения одного автора).

Объем рецензии — средний или маленький. Большая рецензия перерастает в критическую статью, большая сборная рецензия — в обозрение (обзор).

Редко рецензия выступает сама по себе — как правило, их несколько. Вместе они формируют рецензионный блок, представляя своеобразную литературную (кинематографическую, книгоиздательскую, другую тематическую) повестку за определенный промежуток времени.

Предметом анализа в рецензии является отраженная действительность, то есть реальность, уже нашедшая отражение в творческих произведениях — искусства. науки, публицистики и т. п. Поэтому автор всегда соотносит свой взгляд на окружающий мир с тем, как этот мир показан в обозреваемом произведении. Главные задачи рецензента — ориентация аудитории в тех проблемах, о которых говорят создатели книги, спектакля или живописного полотна, формирование у читателя эстетических представлений о действительности, объяснение сути творческого процесса, содействие аудитории в выработке самостоятельных оценок подобных произведений.

Анализируя конкретное сочинение, рецензент обязан вписать его в художественный процесс, в художественную традицию, художественную моду. Сделать это можно с помощью разных подходов:

– на жанровом уровне — анализируемый роман соотнести с эволюцией жанра;

– на биографическом уровне — рассматриваемую вещь вписать в творческую биографию художника;

– на тематическом уровне — сопоставить разработку художником определенной проблемы с тем, что уже сказано по данной теме;

– на уровне образов — показать эволюцию героя в системе образов мирового искусства (или данного отрезка времени).

По объему рецензия может быть:

– большая (гранд-рецензия). Развернутая рецензия, особенность специализированных изданий. Большой объем дает автору возможность достаточно глубоко и всесторонне охватить исследуемую тему. Такие рецензии обычно готовят критики, обладающие авторитетом у публики, имеющие устойчивые общественно-политические и философские взгляды.

– маленькая (мини-рецензия). Может представлять собой всего лишь краткое извещение автором читателя о своих впечатлениях от увиденного фильма или прочитанной книги. Такой материал не содержит обоснования мнения критика, анализа различных аспектов предмета отображения. Или может быть в виде сжатого, насыщенного, аргументированного анализа того или иного произведения. В мини-рецензии мысль критика должна быть краткой, емкой, максимально точной.

По числу анализируемых произведений:

– монорецензия. Анализируется одно произведение, хотя автор может производить какие-то сравнения и с этой целью упоминать другие произведения. Но объем сравнительного материала должен быть небольшой. Автор обычно сравнивает новое произведение с произведением, уже известным аудитории.

– полирецензия. Производится разбор двух или более произведений, они обычно сравниваются между собой, и такой разбор занимает довольно большое место. Ведется сравнительный анализ только что созданных произведений, не известных и мало известных аудитории.

1. Рецензия на повесть В. Г. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»

Перечитывая произведения В. Распутина, можно заметить одну характерную особенность. Как правило, в основе каждой из повестей лежат исключительный случай, драматическая ситуация. Повести Распутина– это произведения о жизни сибирской деревни, в них автор следует вечные вопросы добра, справедливости, долга, ставит ситуации, которые требуют полного и точного проявления моральных качеств человека. Такой является и его повесть «Дочь Ивана, мать Ивана», опубликованная в 2003 году .

В основе произведения лежит происшествие, случившееся в одной семье. Из дома неожиданно пропадает дочка Светлана. Родители начинают поиск самостоятельно, но затем привлекают и милицию. Их дочь подвергается изнасилованию со стороны рыночного торговца-азербайджанца. После задержания преступника Тамара Ивановна надеется на его наказание, однако сотрудники прокуратуры готовят освобождение под залог. Тамара Ивановна приносит в здание прокуратуры обрез, спрятанный в сумку, и убивает насильника. После суда она попадает в тюрьму. Трудолюбивая и крепкая семья почти распадается. Через четыре года Тамара Ивановна возвращается. Ее освободили за добросовестное поведение. Тамара Ивановна – сильная женщина. Она продвигалась вперед неторопливыми выверенными шагами, выстраивая свою судьбу как крепость, без единого серьезного ушиба, только дальше и дальше. Главное богатство для нее – это ее дети, сын и дочь, в которых она вложила частичку своей бесценной души.

Валентин Распутин дает нам огромное количество нравственных уроков: как остаться человеком, не сломаться под напором всей той грязи, окружающей нашу жизнь сегодня, как научиться видеть хорошее, светлое, где искать его.

Сюжет на удивление прост, но в то же время тяжел, трагичен, и, главное, очень реалистичен.

Изначально Тамара Ивановна – символ той самой русской женщины, что «и коня на скоку остановит, и в горящую избу войдет». Девчонкой она воспитывалась отцом Иваном Савельевичем в тайге, где осваивала мужской транспорт и зачитывалась романами о буднях телеграфисток.

Трагедия, случившаяся со Светланой, поражает Тамару Ивановну как внезапный удар. Удар по ее устоявшейся жизни, по материнской любви и по судьбе ее несовершеннолетней дочери. В повести очень подробно описаны все переживания Тамары Ивановны, начиная от мучительного ожидания и истязающей неизвестности, до гнева, отчаяния, неосознанной жажды отомстить и понимания что она, мать, во всем и виновата.

Распутин открывает перед нами настоящую материнскую трагедию, которая, конечно, не всегда в таких масштабах, но хоть раз касалась каждой семьи.

Саму Тамару Ивановну Валентин Григорьевич делает символом истинно русской женщины, со всеми присущими ей чертами характера.

Распутин не назвал свою повесть по имени главной героини – «Тамара Ивановна», но сказал нам, что она дочь Ивана и мать Ивана. Тут смысл любой женской судьбы, огражденной силой отца и защищенной силой сына – связать в род, растянуться душой от отца к мужу и сыну.

Два Ивана (дед и внук) – это те крепкие границы женской судьбы Тамары Ивановны, которые прочертили и смысл ее жизни. От Ивана-старшего к Ивану-младшему пролегла родовая дорога этой семьи: четыре с половиной года тюремного заключения, вернее, исключения матери из жизни семьи, не стали для нее убийственно-горьки, но, напротив, заставили «заработать» высшие душевные силы.

Правильность Ивана-деда (добрый, покладистый, обладающий «непробиваемой безмятежностью», ловкий в любом деле – «умел печь сложить и песню затянуть») возвратилась правильностью Ивана-внука. Книжки и мечтательность увели из деревенского дома Тамару Ивановну, но они же вернули ее сына в родовую деревню.

О последней повести «Дочь Ивана, мать Ивана» Валентин Распутин говорит так: «Эта моя повесть, конечно, мало утешат читателя. Но я и не ставлю такой задачи – утешать. Это реальность, какая она есть. И герои мои, и сильные, и слабые, я надеюсь, взаимодействуют в ней так, что появляется и утверждается надежда на общее укрепление. Я верю в него». Валентину Распутину удается на этом удивительно простом материале дать картину жизни современной России.

На мой взгляд, Распутин сознательно выбирает для своей героини такое «говорящее» имя – Света. И весь образ Светланы – это чистота (свет) и беззащитность.

Автор пытается настроить читателя на размышления.

Боль пропитывает каждую его фразу, каждое слово и преображается в ту щемящую мелодию прозы Распутина, которая звучит в редкие минуты счастья и вдохновения, делая горьким и это счастье, и вдохновение.

1.Козлова М. М. //История отечественных средств массовой информации. Учебное пособие. – Ульяновск.- 2000

2. Муравьев Д. П. Рецензия // Краткая литературная энциклопедия. Т. 6.- М., 1971

3. Тертычный А. А. // Жанры периодической печати. Учебное пособие.- М.: Аспект Пресс.- 2000

[1] Тертычный А.А. Жанры периодической печати. Учебное пособие. — М.: Аспект Пресс, 2000